В конце концов, может, я действительно просто сплю…
ΓЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, в которой происходит разумное чаепитие
Хепберн-парк располагался сразу за лесом. Даже не столько за лесом, сколько на его краю. Я всегда считала старинный мрачный особняк, окружённый темнокорыми елями, подходящей декорацией для историй с привидениями; не слишком высокий, почти чёрного камня, он странным образом давил на гостей, вызывая у них желание скорее войти внутрь или уехать восвояси.
Надо сказать, нынешний владелец подходил Хепберн-парку куда больше, чем покинувшая его леди Хепберн. Добродушные морщинистые старушки не особо вписываются в страшные истории.
Нас встретил вначале мальчик-конюший, затем чопорный лакей, проводивший меня в гостиную и усадивший перед очагом. Каменные cтены осoбняка источали холод; я с наслаждением протянула руки к огню, дожидаясь хозяина дома, который отправился переодеваться. Его слова насчёт бури оказались правдивыми: стоило нам войти в дом, как в окна требовательно застучался ливень.
Мистер Форбиден вернулся ко мне одновременно с лакеем, несшим поднос с чаем. Одно его чёрное одеяние сменилоcь другим. Странная любовь к краскам ночи и траура…
– И плед, будь добр, Уильям. Мисс Лочестер продрогла, как вижу.
– Не надо.
Как бы ни были холодны стены Хепберн-парка, я понимала, что дрожу не от холода.
– Как пожелаете. – Усевшись в кресло напротив, мистер Форбиден наблюдал, как я помешиваю сахар в фарфоровой чашке; насколько я могла судить, это был очень хороший фарфор. – Итак, мисс Лочестер… полагаю, лорд Томас всё же чем-то вас обидел? Как обманчива внешность, однако.
– С чего вы взяли? – вновь обретя дар речи, спросила я.
– Как я догадался? – безжалостно поправил мой собеседник. – Не заметить, как он на вас смотрит, мог лишь полный слепец, а я таковым не являюсь. Учитывая, что в поле вы выкрикивали проклятия в адрес некоего человека, который сделал вам предложение, свести концы с концами нетрудно.
Я молча поднесла чашку к губам.
– Чем же вас не устраивает лорд Томас Чейнз, мисс Лочестер?
Я молча сделала глоток.
– Мисс Лочестер, вы можете промолчать, и ваша душевная рана затянется сама собой. Но если дать ей затянуться, не приняв противовоспалительных мер, возникнет безобразный и болезненный нарыв, который со временем вскроется. И, поверьте, время это будет самым неподходящим.
Я молча звякнула чашкой о блюдечко.
– Том – достойнейший юноша из всех, что я знаю, – слова сорвались с губ, казалось, против воли. – Он красив, он умён, он добр, благороден и учтив…
– Но. Далее определённо должно следовать какое-то «но».
Я опустила взгляд, рассматривая искусно вытканные цветы на пёстром ковре.
– Мы дружны с ним с детства, – говорить было легко: точно разговариваешь с кем-то, знакомым давным-давно. – Чейнзы всегда большую часть года проводили не в Ландэне, а здесь, в Энигмейле…
– Их поместье?
– Да. Тому было скучно там одному, и он часто отлучался в Грейфилд, к ближайшим соседям. К нам. С высочайшего позволения отца, конечно. – Я сделала ещё глоток. – Он всегда относился ко мне очень бережно. Поэтому я не сразу поняла, когда… когда…
– Когда из друга обратились для него в возлюбленную? – мистер Форбиден склонил голову к плечу, разглядывая меня, словно диковинного зверька. – Но чем же всё-таки вас не устраивает лорд Томас, мисс Лочестер?
– Это, знаете ли, слишком личный вопрос.
Он пожал плечами.
– Как знаете. Скажу только, что вам не пристало особо воротить нос. Сын самого графа Кэрноу – блестящая партия для девушки из рода вроде вашего, не блещущего ни древностью, ни богатством. Α для девушки, от которой предпочтёт держаться подальше любой приличный молодой человек, тем более.
– Я чем-то вас оскорбила, что вы решили сделать оскорбление взаимным?
– Это не оскорбление, мисс Лочестер, а констатация факта. Невеста должна быть мила, скромна, послушна, ничего не знать и ничего не желать от этой жизни. Смелость, дерзость, желание расправить крылья… всё это не в чести. Готов поспорить, все званые вечера вашей матушки вы просиживали взаперти в своей комнате, потому что стоило вам попасть в общество, как вы начинали говорить; но приличной девушке дозволено говорить лишь тогда, когда к ней обращаются, и не более чем нужно, чтобы выразить благодарность за то, что на неё обратили внимание. А между тем окружающие так напыщeнны, так глупы, и так хочется внести в их пустую болтовню хоть что-то настоящее… Omnium rerum quarum usus est potest esse abusus, virtute solo excepta. Знаете, что это значит?