Теперь ее снегом не удивишь. Увидев, что выпал снег, она только досадует, что он скрыл ханыр и людские объедки.
— Там, где ты жил раньше, выпадал снег? — спросила О-ха у Камио, готовясь покинуть нору.
Наверху прогрохотал поезд, и жилище их задрожало. Но О-ха так привыкла к огромным стальным змеям-поездам, что, пожалуй, заскучала бы без них. В постоянстве, с которым поезда проносились мимо них по рельсам, было что-то успокоительное и надежное. Шум их словно говорил, что в мире все в порядке и движется своим чередом.
— Снег? — откликнулся Камио. — Что-то не припомню. Да и неудивительно, с тех пор столько воды утекло. Мне кажется, все это было не со мной — та далекая страна, зоопарк. Моя жизнь началась после встречи с тобой.
Возможно, он немного прилгнул, желая сказать ей приятное. В таком случае он достиг цели. О-ха знала, Камио предан ей всей душой: с тех пор как они вместе, он даже не взглянул ни на одну другую лисицу. Но когда-то он делил нору с другой подругой, так же как она с А-хо. Что ж, что было, то быльем поросло. Но то, что он отказывался от своего прошлого, не желая сравнивать О-ха ни с кем, лишний раз говорило о его деликатности и такте.
— Я скоро вернусь, — пообещала О-ха.
Она чувствовала себя как-то странно. Вдруг накатила усталость. Но О-ха ощущала неодолимое желание отправиться в парк Трех Ветров, узнать, жив ли еще Гар. Хорошо бы повидаться с Гаром прежде... прежде, чем кто-то из них... Но хватит об этом. У нее немного ломит кости, это естественно в ее возрасте. Надо размять лапы, и все пройдет.
— Я, пожалуй, дойду до холма, — сказала она. — Захотелось посмотреть на деревья.
— Иди, конечно. А я еще малость полежу. Что-то лапа разболелась.
Несколько лет назад Камио угодил лапой в узкую трубу и, пытаясь освободиться, вывихнул кость. Потом кость встала на место, но, как видно, он порвал связки и с тех пор немного прихрамывал.
О-ха проделала ритуал, перебралась через насыпь, подлезла под изгородь и двинулась к городу. В воздухе кружились снежинки. Завывай опять проморозил землю насквозь, так что она заледенела под толстым снежным покровом. Люди в такой мороз предпочитали сидеть по домам, и улицы были пусты. Собака, трусившая по другой стороне, скользнула по лисице безучастным взглядом. Городские собаки давно уже перестали обращать на лис внимание, только особо рьяные, вроде сеттеров или боксеров, изредка пускались за лисами в погоню. Разумеется, этим городским увальням нечего было и тягаться с О-ха. К тому же живопырка изобиловала укромными местами, где можно было спрятаться, стенами и изгородями, через которые лисица с легкостью перепрыгивала, оставив позади беспомощно мечущихся преследователей. Несколько раз собакам удалось догнать О-ха, но лисица умела за себя постоять. Псы, рискнувшие схватиться с ней, отступали с позором, поплатившись разорванными ушами и оцарапанными носами. К счастью, времена всадников и свор гончих канули в прошлое.
О-ха шла по улице, как обычно держась поближе к красным кирпичным стенам домов. На небе проглянуло солнце, сосульки, свисающие с карнизов, сверкали и блестели.
Внезапно, к изумлению О-ха, сосульки зазвенели.
О-ха остановилась и прислушалась. Да, звон исходил теперь и из водосточных желобов. Он все усиливался, пока весь город не наполнился музыкой. Казалось, Завывай прикасается к сосулькам своими прозрачными пальцами, извлекая из каждой неповторимый звук. Что же это, недоумевала О-ха.
Потом так же внезапно музыка смолкла.
Ошеломленная лисица замерла в ярком пятне света, который лился из окна магазина. Если бы земля вдруг накренилась и все полетело бы кувырком, О-ха не смогла бы удивиться больше. Как ни странно, собака, спешившая по своим делам, даже не замедлила шага. Несомненно, она ничего не слышала. Скорее всего это чудесное явление доступно только лисам, решила О-ха. Или вообще лишь ей одной.
Ястреб-пустельга, сидевший на крыше дома, вдруг ринулся вниз, едва не коснувшись земли перед носом О-ха. Потом он резко взмыл в небеса и растаял в солнечных лучах.
О-ха пересекла пустынную площадь, мощенную булыжником. Стая голубей, шумно хлопая крыльями, поднялась в воздух.
Странно, подумала О-ха, почему нигде не видно людей?
Усталость, которую она ощущала еще утром, возрастала с каждой секундой, лапы О-ха подгибались, отяжелевшие веки слипались. Она чувствовала теперь боль, тупую, ноющую боль, одновременно эта боль была здесь, у нее в груди, и где-то далеко. Лисица пыталась определить, что это за боль, откуда она, но мысли ее мешались. Она догадывалась: боль эта неспроста. О, если бы понять, что она означает.