Из темноты он расслышал ее голос, резкий, такой знакомый, вопрошающий:
— Твое письмо многое оставило необъясненным. Однако я в любом случае собиралась встретиться с тобой, но никогда не думала, что так. Так что же мне угрожает?
Теперь он мог ясно разглядеть ее. И на мгновение он только и мог, что стоять на месте, пожирая ее глазами — ее стройное тело, каждую черточку ее лица, ее темные волосы, обрамлявшие его. Он вдруг понял, что она покраснела под его испытывающим взглядом. И он торопливо начал свои объяснения:
— Я собирался выйти из всего этого дела. Но как раз в тот момент, когда, после того, как я выкинул из дома Блейкли и мне казалось, все на том и закончится, мой бывший армейский друг Хоскинс напомнил мне, что я присягал на верную службу своей стране.
— Ого!
— Для твоей же безопасности, — продолжал он, уже более решительно, — ты должна на какое-то время уехать из Кресцентвилля и затеряться в безграничном Нью-Йорке, пока все это дело не будет закончено.
— Ясно! — Взгляд ее темных глаз ничего не говорил. В ней ощущалось какое-то странное напряжение, она даже уселась в кресло. Наконец Элеонора спросила: — Голоса тех людей, мужчины с пистолетом и того, кто звонил, какими они были?
Пендрейк подумал, прежде чем ответить.
— У одного был голос молодого человека. У второго — пожилого человека.
— Нет, я не это имела в виду — а особенности речи, тон, степень образованности.
— А! — Пендрейк уставился на нее, а потом произнес, растягивая слова: — Я не думал об этом. Я бы сказал, что они были очень образованными.
— Англичане?
— Нет. Американцы.
— Вот это я и хотела узнать. Значит, никакой примеси иностранного?
— Ни малейшего акцента.
И теперь они оба, как вдруг понял Пендрейк, почувствовали себя спокойнее. Его восхитило то, с каким хладнокровием она встретила сообщение об угрожавшей ей опасности. В конце концов, ведь она не подготовлена была противостоять физической расправе. Прежде, чем он успел продолжить эту мысль, она спросила:
— Этот двигатель… какого он рода? У тебя есть хоть какое-либо предположение?
Уж точно — какое-либо предположение! У него, кто столько ночей провел, наблюдая в темноте за работой двигателя…
— Скорее всего, — ответил Пендрейк, тщательно подбирая слова, — это результат огромной по объему исследовательской работы. Ничто столь совершенное не может возникнуть из ниоткуда, не имея мощной базы, подготовленной работой других людей. Но даже тогда нужен кто-то, кто должен был испытать озарение истинного гения. — Потом он добавил задумчиво: — Должно быть, это атомный двигатель. Он не может быть ничем иным. Ничто другое не сопоставимо с его возможностями.
Элеонора внимательно посмотрела на него, не совсем уверенная, что же ей теперь сказать. Наконец она спросила с более официальным тоном:
— Ты не против того, что я задаю эти вопросы?
Он знал, что это означает. Она внезапно почувствовала, что смягчается. Пендрейк подумал: «Черт бы их побрал, этих сверхчувствительных людей!»
Он поторопился заверить ее:
— Ты уже прояснила многие важные вопросы. Но вот к чему они приведут — это уже другое дело. Можешь ли ты сделать какие-либо предположения?
Последовала пауза, потом Элеонора, растягивая слова, ответила:
— Я понимаю, что у меня нет соответствующей подготовки. У меня нет научного образования, но я участвовала в исследованиях и у меня есть навыки этой работы. Я не знаю, глупым ли покажется тебе мой следующий вопрос, но все же: когда считается, что будет создан атомный двигатель?
Пендрейк нахмурился, потом ответил:
— Мне кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду. До какого времени создание атомного двигателя было невозможным?
— Что-то вроде того, — согласилась Элеонора. Глаза ее ярко блестели.
Пендрейк задумался.
— Я много читал об этом в последнее время. Возможно, уже в пятьдесят четвертом, но более вероятен 1955-й год.
— С тех пор прошло довольно много времени — достаточно много.
Пендрейк кивнул. Он знал, что она собирается сказать, и это было здорово, но все же ему хотелось, чтобы она сама произнесла это.
И она сделала это через секунду: