— Очи!
Сверху хрустнуло. Я подняла голову: она сидела на дереве, да ветка под ней оказалась сухая.
— Чего раскричалась? — проворчала Очи недовольно. — Зверье спугнешь.
И смотрит, будто не бегала от меня, а всегда здесь сидела. Я усмехнулась. Она легко спрыгнула и пошагала вперед.
— Те! Нечего болтать! Пойдем, а то до заката не управимся.
— Ты знаешь, куда идти? — спросила я, снова еле поспевая. Вокруг был бурелом, надо было продираться, но Очи шла уверенно, перелезая через поваленные деревья и обходя заросли.
— Еще бы мне не знать! Я здесь с молодых когтей охочусь! И одна! Без помощников!
Я не ответила на это. Тут стало редеть, потянуло ветром — мы вышли на косогор. Перед нами было ущелье, крутое и обрывистое, внизу бежала река, как серебряный поясок Луноликой, а на той стороне возвышалась другая гора, темная, суровая каменистая осыпь, только кое-где — редкие кедры. Выше и дальше еще поднимались горы, проглядывали ледовые шапки, снежные тучи зарождались над ними.
Ветер ударил, холодный и свежий, и я задохнулась от красоты. Столько дней жили мы в глуши, а тут — воздух и ширь, продутое место. Куда ни кинь глаз — камни, темная поздняя зелень кедров. Первый снег белел. И река внизу гудела, пенясь.
— Клянись, что тайну мою не выдашь, — вдруг обернулась ко мне Очи и снизу вверх посмотрела в глаза.
— В чем твоя тайна? — опешила я.
— Нет, ты клянись!
— Клянусь, что не выдам Очишкиной тайны.
— Червем слепым, скажи, станешь, росомахой ненасытной, жуком навозным, опарышем станешь, если тайну мою кому расскажешь! — И глаза жесткие, если не поклянусь — с горы сбросит.
— Клянусь, — сказала я и косу губами зажала, чтобы не смеяться.
— Нет, повтори.
— Клянусь, что стану жуком навозным, червем, росомахой, если выдам…
— Опарышем, — подсказала Очи.
— Опарышем, если выдам Очишкину тайну.
— Хорошо, — кивнула она. — Тогда отвернись.
— Зачем, я же поклялась?
— Отворачивайся!
Я отвернулась. Слышала только шорох, как будто бы по коре, — а она уже говорит:
— Все!
Я повернулась — она держала в руках большой горит из кожи с резной деревянной накладкой. На накладке вырезаны были звери — барсы, терзающие барана, — крашенные красной краской. Из горита, застегнутого на красивую точеную пуговку, торчал пучок стрел и изогнутый лук.
Очи достала лук — загляденье: согнутый из рога горного быка, он матово поблескивал. Она прижала его ногой, набросила тетиву — на ветру запел лук, готовый к охоте и битве.
— Это же клад! — восторженно выдохнула я. — Откуда ты знала, что он здесь?
— Это мой. — Очи отвечала как бы невзначай, а глаза светились гордостью. — Мне Камка подарила, он ее был. Боевой, для битвы выгнутый! Но она увидела, что я, как хищник, охотиться стала, и отдала мне. Стрелы я сама приучилась резать, а за этими она в стан ходила — смотри: железные!
— Настоящий друг такой лук. С ним расставаться не захочется.
— Я и не хотела. Камка велела: на посвящение оружие брать нельзя. — Очи вздохнула. — Шеш, наговорились, пойдем. — Она кинула горит на плечо — слишком велик он ей еще был, чтобы на пояс повесить, — и побежала вниз вдоль обрыва.
— Очи! Камка велела силки ставить! Оставь лук! — крикнула я, пустившись следом.
— Те! — она не обернулась. — Сегодня мы настоящее мясо добудем, а зайцев пусть лисы душат.
— Очи, недоброе ты замыслила! Камка злиться станет. Вдруг лишит посвящения!
— Так ты клялась тайну хранить! — она остановилась и обернулась.
— Тайну горита смогу сохранить, но о смерти своей дичь расскажет, — сказала я, догнав ее.
— Не расскажет, — тряхнула Очи стриженой головой.
— А как ты рану скроешь?
— Мы ее с утеса кинем, как будто разбилась. А после разделим и мясом принесем. Оно от удара мягким станет, не догадается Камка!
Я не знала, соглашаться ли на такое. Мысль была хитрой, но и Камка хитра. Сердце ныло нехорошим предчувствием. Не хотелось обманывать Камку. За меньшее ослушание лишала она посвящения. А что будет, если выгонит? Как жить год? А говорили еще, могла и убить. Бывало, не возвращались дети с посвящения, и никто не мог узнать, что с ними случилось: духи ли забрали, сама ли Камка в Бело-Синее путь указала…
Но Очи разбирал охотничий дух, и горит жег плечо.
— Те, ты боишься! — крикнула она. — Так не ходи! Здесь жди.
— Нет. Мы ушли вдвоем, вдвоем нам и вернуться. Хоть не лежит к такой охоте сердце, придется идти с тобой.