– Здесь кто-то был, – я приблизилась к барсу, осветила пустой коридор.
Зверь дёрнул кончиком пушистого хвоста, головой подтолкнул меня к лестнице, и я поскорее поднялась в покои. Стиснула пальцы, рассеивая сияние, встала перед огнём, не понимая, отчего дрожу сильнее – от холода или от страха.
Мартен вернулся через несколько минут, в человеческой ипостаси, в явно спешно надетых штанах и рубахе. Закрыл дверь, поправил гобелен, подошёл ко мне, обнял со спины.
– Всё хорошо? Он тебя не тронул?
– Нет, – я прижалась к мужской груди, кутаясь в тепло его тела, словно в уютное пуховое одеяло. – Мне показалось, он не человек: слишком быстро двигался, мановением руки вызвал… или создал ветер… и говорил, что я заманчиво пахну.
– Ты привлекательно пахнешь, Лайали, но только для меня, – поправил Мартен. Зарылся носом в мои волосы, вдыхая запах. – Так мы воспринимаем своих женщин, независимо от того, к какому народу они принадлежат.
– Он сказал, что пришёл к моим покоям из-за запаха, что он его привлёк. Представился Герардом, без других имён, без титула.
– Герард? При дворе нет никого с таким именем, слишком уж приметное для Афаллии… и запах его мне незнаком, – Мартен помолчал и добавил задумчиво: – Полагаю, он ушёл через один из потайных ходов, потому что след исчез буквально за ближайшим поворотом.
Не человек, не афаллийское имя, но дворец, похоже, знает хорошо, ориентируется уверенно, не чета нам, без руководства Эллины теряющимся мгновенно в бессчётных коридорах, словно селяне в большом городе. Только Кадиим разобрался немного в хитросплетениях дворцового лабиринта, однако дух наверняка пользовался своей способностью перемещаться в пространстве. А о потайных ходах, о существовании которых мы лишь догадывались, но не знали точного расположения, и речи не шло.
Странные оговорки.
Возмутительное, вызывающее поведение, приправленное щедро самоуверенностью, чрезмерной наглостью. Действительно, что ему, одним движением руки создавшему ветер, дворцовая стража? Да и не уверена я, что мой крик услышал бы кто-то ещё, кроме спешившего ко мне Мартена.
– Я порасспрашивал знакомых: слухи о появлении в Афаллии эмиссаров братства действительно ходят, давно и настойчиво. Говорят, их видели в Маране… это портовый город, рядом с которым находится Приморская цитадель.
Там погиб принц Георг.
– Известно, чего они хотят?
– Орден редко делится своими планами и намерениями сразу, но среди нас есть те, кто предполагает, что братство привели сюда мелкие дела, не стоящие нашего внимания, а есть те, кто считает, будто визит эмиссаров связан со свадьбой наследника и за появлением цепных псов проклятых неизбежно последует приезд и самих собратьев.
– Какие они, эти проклятые?
– Сам я, разумеется, не встречался ни с одним из них лично, но говорят, что выглядят они как обычные люди, однако быстрее и физически сильнее многих других видов и как маги могущественнее человеческих колдунов. Их прозвали проклятыми из-за сделки, заключённой первыми из них с чёрным богом смерти и его супругой, змеиной богиней. Согласно тем же слухам, от бога смерти братство получило своё бессмертие, магический круг, объединяющий силы всех членов ордена и делающий каждого из них могущественнее, а от богини – особый дар, несущий одновременно и смерть, и новую жизнь.
– И что это за дар?
– Не знаю, – шею щекотнула вдруг усмешка. – Ещё говорят, будто братство регулярно приносит девственниц в жертву богу смерти.
– Редко какие боги соглашаются на недевственниц, – улыбнулась я.
Мартен развернул меня лицом к себе, погладил по щеке.
– Ты замёрзла.
– Вовсе нет, – мне тепло в его объятиях, горячих, надёжных.
– Замёрзла, – Мартен поднял меня на руки, отнёс на кровать и уложил осторожно на остывшую простыню. Склонился, заслоняя собою свет от очага. – Лайали, ты же понимаешь, что я не могу и не оставлю тебя Александру. Он не злой в общепринятом смысле этого слова, но подвержен злости мелкой, мальчишеской.
Знаю. После прогулки по парку я поняла грустную истину эту. Нет, Александр с самого начала был таким, вёл себя соответствующе, не пытался казаться лучше, не притворялся прекрасным принцем, однако до прогулки я не замечала, не осознавала в полной мере, что меня ждёт. Наследник может быть груб со мною – не потому, что жесток по натуре, но потому, что я для него единственный удобный объект, на котором можно выместить своё негодование, раздражение, злость, рождённую несправедливостью этого мира. Я стану для него мальчиком для битья – если, разумеется, стану его женой.