– Возможно, с возрастом он станет лучше. В любом случае у меня нет желания лично наблюдать за взрослением и становлением Александра как доброго, мудрого правителя – или, наоборот, за его деградацией. Если ты захочешь сказать что-то своим дамам, то скажи это днём. Естественно, постарайся не прощаться с ними открыто – это вызовет лишние подозрения, которых вокруг нас и так полно.
Я села, всмотрелась пристально в глаза, серьёзные, светлые, словно искрящийся на солнце снег.
– Что ты задумал?
– Тебе пока лучше не знать. Не хочу, чтобы ты мучилась сомнениями, виной и сожалениями из-за своего невыполненного долга. Даже если всё сорвётся или пойдёт не так, как запланировано, ты всегда сможешь сказать, что ничего не знала и всё произошло против твоей воли.
– Нет! – я ухватилась за ворот рубахи, притянула Мартена к себе. – Я никогда не скажу ничего подобного.
– Тебе придётся, – повторил мужчина чуть жёстче.
– Нет, – я не предам его ради собственного спасения.
– Лайали…
Я прерываю Мартена, не словами, но поцелуем, касаюсь неловко его губ. Замираю на краю пропасти, перед бездной неизвестности, неведомого будущего, что ждёт меня, если я сделаю последний этот шаг. Я почти готова, почти решилась и всё же боюсь прыгать в пустоту, боюсь отказываться от привычного мира, от пресловутого долга, которым предстоит пренебречь, который придётся отринуть. Страшно делать шаг в бездну и страшно оставаться, страшно бросать всё ради призрачной мечты, первых чувств и невероятных, сумасшедших подозрений и страшно ждать неизбежного, свадьбы или позора. Или, может статься, и вовсе смерти.
Мартен опустился на край постели, обнял меня, привлекая ближе к себе, мягко, уверенно перехватывая управление поцелуем. Я не возражала, я ещё слишком неумела, чтобы вести самой в деле столь деликатном, интимном. Я опасалась сделать что-то не так, опасалась, что Мартену может не понравиться моя осведомлённость в некоторых вопросах. Мои ладони лишь скользнули под распущенный широкий ворот рубахи, кончики пальцев коснулись тёплой кожи, и мужчина отстранился. Взгляд тяжёл, сумрачен.
– Лайали, нам не стоит…
– Нет, – я отодвинулась, развязала пояс и сняла халат. Даже если назавтра я передумаю, если не решусь, увидев в свете дня всю безрассудность, отчаянную безысходность затеи Мартена, то, по крайней мере, у меня останутся воспоминания об этой ночи. И я не буду жалеть о ней, жалеть об этом своём выборе, маленьком бунте против общества и мира, не позволяющих женщине даже такой малости, как самой выбрать того, с кем она захочет разделить в первый раз ложе.
Я потянулась к лентам на ночном платье, но мужчина перехватил вдруг меня за запястья, посмотрел внимательно в глаза.
– Я не настаиваю.
– Я настаиваю.
– Настаиваешь, говоришь? – уголки губ дрогнули в усмешке, и Мартен отпустил мои руки. – А подумать я могу?
– Думай, – разрешила я.
Шёлковые ленты послушно скользят между пальцами, отороченное кружевом платье сползает с плеч, повинуясь лёгкому движению. Сейчас мне не страшно, нет ни стыда, ни неловкости и даже мысль, что я веду себя чересчур вызывающе, смело для невинной неискушённой девушки, отступает неожиданно, растворяется среди теней, прячущихся в углах комнаты. Взгляд Мартена медленно исследует моё тело, прикрытое теперь лишь упавшими на грудь прядями волос да складками сбившегося на бёдрах платья.
Секунды опадают тяжёлыми каплями, тают в вечности.
– Каков твой ответ? – я едва слышу собственный голос.
– Ты же разрешила подумать, – Мартен касается моей шеи, отводит одну прядь волос. Мне хочется выгнуться, потянуться за его рукой, словно кошка за лаской, но я остаюсь на месте. Я уже давно не принадлежу себе, с той самой ночи гаданий, и эти слова, эти вопросы – просто маленькая игра, глупое желание услышать его ответ, произнесённый вслух.