— Джеймс, — повторила я тихо и в голосе ясно прозвучала мольба.
И поцелуй ответом, жадный, уверенный, долгожданный. Джеймс обхватил мое лицо ладонями, и я обняла мужчину, прижалась без всякого стыда всем телом.
Поцелуй пьянящ, долог, так долог, что я не просто теряю счет времени, но словно впадаю в странное состояние, подобное тому, что преследовало меня во снах. Мораль, приличия, благоразумие, мысли об измене Мартену, предательстве остаются где-то в другом, ныне бесконечно далеком от меня мире. И я не возражаю, когда Джеймс мягко разворачивает меня и подталкивает к столу. Затем мужчина отстраняется от меня, и я готова застонать от разочарования, от чувства одиночества, вспыхнувшего вдруг, грозящего поглотить в мгновение ока. Джеймс же отодвигает один из стульев, прижимает меня к краю столешницы, к той части стола, что не занята приборами и блюдами, приникает вновь к моим губам. Целует еще более жадно, нетерпеливо, пьет, будто умирающий от жажды, скользит ладонями по телу, сминая тонкую ткань. Я отвечаю, задыхаясь то от нехватки воздуха, раскаленного, пропитанного запахом жасмина и ароматом моря, то от собственного желания, бьющегося зверем в клетке, рвущегося неудержимо на волю. Понимаю смутно, что происходит со мной, с Джеймсом, но не вижу причин, теряюсь в рассеянных догадках, что могло послужить поводом для столь неожиданного, резкого обоюдного всплеска. Наверное, будь мой разум сейчас чище, сосредоточеннее, я бы поразмыслила, разобралась в случившемся, однако пока не могу, в голове вязкий туман, заполошный стук сердца отдается в ушах, каждое прикосновение кажется последним и оттого жизненно необходимым, желанным.
Джеймс разворачивает меня спиной к себе, перебрасывает мои волосы на грудь и начинает покрывать шею и плечо короткими поцелуями, одновременно пытаясь распутать шнуровку на платье. Я прогибаюсь, закусываю нижнюю губу, сдерживая иные стоны.
Это безумие. Настоящее безумие, куда большее, нежели когда-то в Афаллии. Я знала, кто мы с Мартеном друг для друга, знала, что он не причинит мне вреда, не боялась его. Джеймса я тоже не боюсь, мы слишком охвачены внезапной, взаимной этой страстью, чтобы говорить о принуждении и насилии, но частичка меня все еще продолжает возражать слабо, неуверенно, напоминая, что происходящее неправильно, что так не должно было быть. Что я, замужняя, любящая своего супруга женщина, отдаюсь другому, то ли опьяненная, то ли одурманенная и оттого едва ли в полной мере осознающая, что творю, но при том совершенно не способная этому противостоять.
Тихий треск шнуровки. Прикосновение пальцев к обнажившейся коже спины — я ничего не надевала под платье, ни корсета, ни даже нижней рубашки, решив, что вечер достаточно жаркий, а ужин неофициальный и потому можно пренебречь лишними слоями ткани. О чем я только думала? Будто и впрямь намеревалась соблазнить Джеймса в собственном же доме…
Пальцы легко опускаются вдоль позвоночника вниз, до конца выреза, и, задержавшись там лишь на секунду-другую, поднимаются обратно, до шеи. Я разворачиваюсь лицом к Джеймсу, встречаю его шальной, действительно словно пьяный взгляд, ловлю свое отражение в темных зеркалах глаз, свой взгляд, столь же безумный, одурманенный. Провожу ладонями по мужскому телу, путаясь в его одежде, и Джеймс перехватывает мои руки, отводит и, отступив на шаг, начинает раздеваться сам, резкими, чуть хаотичными движениями. Легкая куртка и рубашка летят на пол и я, не сдержавшись, тянусь к мужчине, прикасаюсь. Подушечками пальцев, губами, чувствуя, как остается на них соленый привкус. Опускаюсь ниже, мне хочется не только получить свое удовольствие, но и подарить самой, однако Джеймс останавливает, вынуждает выпрямиться, подталкивает к столу. Приподнимает и усаживает на край, ладони оглаживают бедра, тянут юбку вверх, обнажая ноги. Пальцы выводят узоры на внутренней стороне бедер, касаются сокровенного, и я нетерпеливо подаюсь навстречу, пытаюсь теснее прижаться. Обнимаю, желая ощутить кожей кожу, целую, запускаю пальцы в волосы, перебираю темные пряди.
Тревожное ощущение появляется неожиданно, загорается где-то глубоко-глубоко внутри огоньком во тьме плотского полузабытья. Краем глаза замечаю мужскую фигуру, замершую по эту сторону входа в столовую, вздрагиваю, отстраняясь от Джеймса. Он поднимает голову, смотрит на меня каплю удивленно, но объятие не разрывает. Я же вижу лишь того, кто бесшумно вошел в столовую, кто, быть может, уже какое-то время наблюдает за нами, в бесстыдстве страсти позабывшими о возможных свидетелях, о том, что мы не скрываемся в уединении спальни.