Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я заново, будто после пробуждения ото сна, начала принимать мир вокруг. Обнимающего меня Джеймса. Мартена, покрывающего мою спину россыпью коротких поцелуев, как он часто делал после близости. Столовую, наполненную запахом жасмина с отчетливым привкусом страстного соития — не надо быть оборотнем, чтобы почуять его. Я приподнялась немного, опираясь на грудь Джеймса, и увидела свое отражение в его глазах — растрепанная, с припухшими губами, со спущенным платьем. И, хуже того, я по-прежнему видела трепетную нежность, радость, по моему разумению, не совсем уместную. Безумное, порожденное чьим-то грязным замыслом желание получило свое, наелось досыта и теперь затихало постепенно, уходило неспешно, оставляя мне ужас, хаос осознания произошедшего.
Во имя Серебряной, что я наделала?!
Джеймс обхватил ладонью мой затылок, притянул к себе, поцеловал — ровно так, как и смотрел, нежно, бережно, словно действительно любимую женщину.
Не могу. Я просто не смогу простить себя за то, что сотворила, за то, что произошло сейчас по моей вине.
Я резко — и откуда только силы взялись? — высвободилась из объятий Джеймса, оттолкнула Мартена и кое-как встала на все еще слабые, дрожащие ноги. Прижала лиф платья к груди и, избегая смотреть на обоих мужчин, остро чувствуя свое пылающее от стыда лицо, выскочила прочь из столовой так быстро, как только смогла.
Глава 6
Прода от 14.09
Я заперлась в нашей с Мартеном спальне, наскоро привела себя в порядок, переоделась в ночную рубашку и, забросив испорченное платье подальше в гардеробную, нырнула под одеяло, словно малое дитя, верящее наивно, что там его никто не найдет, что там можно переждать нашествие выдуманных чудовищ. Всю эту бесконечно долгую ночь я лежала, свернувшись клубочком, комкала уголок подушки и пыталась осмыслить произошедшее, оценить масштабы катастрофы, вторгшейся в нашу жизнь, разрушившей ее в одночасье.
Лежу и лежу без сна, не могу сомкнуть глаза ни на минуту и, лишь когда наступает утро, поднимаюсь и иду в ванную комнату. Благодарение Серебряной, в Верде во многих домах есть водопровод и у нас тоже и потомуне надо звать слуг, чтобы согрели и принесли воды для ванны. Однако горячая вода не дарует обычного успокоения, не добавляет ясности мыслям, но усугубляет мрачные краски настоящего, и я возвращаюсь обратно в постель. Снова ложусь и долго рассматриваю легкий полог над кроватью, изучаю каждый узор на тонкой белой ткани, кружевную оторочку занавесей, шелковые шнуры, будто нет занятия важнее, интереснее.
Я не могу смотреть в глаза Андресу, пусть сын еще и слишком мал, чтобы понимать вещи столь серьезные, взрослые. Не могу смотреть в глаза прислуге — вдруг кто-то из них что-то слышал, догадался о том, что, возможно, случилось в столовой? Не могу смотреть в глаза ни Мартену, ни Джеймсу — я предала обоих, предала верность одного и дружбу другого, растоптала все хорошее, все искренние, светлые чувства, что связывали нас троих. А самое худшее, неизбежная расплата за содеянное впереди, и я не знаю, чего страшусь сильнее — недавнего прошлого или неотвратимого будущего.
Слышу, как Мартен и Кора по очереди подходят к двери, стучат, просят отпереть замок и выйти. Муж уверяет, что все хорошо и что Андрес ждет меня, а Кора заявляет, что эта презренная дочь белой акулы еще свое получит. Я не удивляюсь очевидному факту, что Мартен и Кора уже знают обо всем, что пропустили. Мартену о визите Изабеллы поведал если не Джеймс, то Кора, а, быть может, и оба сразу, русалке же наверняка хватило пары намеков, обрисовывающих произошедшее накануне. Участие в этом Изабеллы тоже очевидно, даже слишком, и гадать не надо — ей ведь не впервой добавлять зелья другим, не подозревающим о том людям, — хотя мне не совсем ясны причины, побудившие ее поступить столь бесчестным образом. Какая ей, супруге наследного принца, выгода от позора той, о ком в Афаллии уже и думать забыли? Что она получит, узнав о моем падении? Возможность позлословить над чужим горем, уколоть лишний раз, радуясь, что счастье мое, которым я так гордилась, почти хвалилась перед нею, рассыпалось прахом, развеялось по ветру, недолговечное, преходящее, как и всякое счастье? Нет. Изабелла могла сколько угодно кусать меня на словах, оскорблять, насмехаться открыто, но для подмешивания возбуждающего страсть зелья нужен повод весомее женской зависти, серьезнее простого желания уронить меня в глазах мужа. Преодолеть такое расстояние, рисковать разоблачением лишь ради визита к колдунье да моего унижения? Словно Изабелла только и делала, что думала обо мне все эти годы, словно не было у нее иных забот и развлечений.