Но один человек в Афаллии думал.
Не забыл, если верить словам Изабеллы и давнему моему сну.
Пусть и говорил со мною лишь однажды.
Однажды? Но мы встречались дважды… впрочем, Изабелла не должна была бы знать ни об одной из наших с Герардом встреч. О первой, кроме нас двоих, известно только Мартену, о второй — королеве Элеоноре, но разве стала бы она рассказывать о том невестке? Или Герард упомянул? И заодно поведал запросто о своей реакции на меня, на мой запах, о желании делать меня своей наложницей?
— Лайали? — нетерпеливый стук в дверь прервал мои размышления. — Лайали, ты откроешь эту дверь или мне придется ее выломать?
Проще велеть господину Рутилио принести запасной ключ от нашей спальни, но, похоже, мужу элементарная эта мысль в голову не пришла.
Я перевернулась со спины на бок, накрылась одеялом. Как Мартен не поймет, что я не могу его видеть? По крайней мере, не сейчас.
Быть может, и никогда.
Кажется, муж ушел, оставив меня наедине с собой, с воспоминаниями, с осознанием, сколь страстно я желала обладать обоими. Понимаю, то, прежде всего, вина зелья, дурмана, подчинившего нас с Джеймсом неумолимой своей власти, но, видит Серебряная, мне понравилось ощущать руки обоих мужчин сразу, понравилось принадлежать им обоим единовременно, чувствовать себя частью их и своей. Я люблю Мартена, однако и Джеймс мне не безразличен, ни как друг, ни как мужчина.
За распахнутым настежь окном мелькнула тень, и Мартен звериным прыжком заскочил на подоконник, оглядел спальню и меня. Я торопливо накрылась одеялом с головой, сжалась под ним в ожидании кары за содеянное. И впрямь, что двуликому второй этаж?
— Лайали? — звук тихих шагов по устланному ковром полу, осторожное прикосновение к моему плечу.
— Уходи, — попросила я, зная, что муж услышит меня, даже если я буду шептать. — Пожалуйста, уходи…
— Не уйду.
— Мартен, ты не понимаешь…
— В произошедшем нет твоей вины, — голос супруга звучит ласково, успокаивающе. — И что сделано, то сделано, попытка спрятаться от невзгод под одеялом ничего не решит и не изменит. Равно как и попытка запереться в спальне до конца своих дней и заморить тут себя голодом.
— Во имя Серебряной! — я откинула резко одеяло, села, глядя в глаза опустившемуся на край постели Мартену. — Помнишь, перед твоим отъездом мы говорили о втором ребенке, что пора Андресу перестать быть единственным властителем в детской?
Муж кивнул медленно, явно не понимая еще, что я хочу сказать.
— Когда ты уехал, я перестала пить снадобье, препятствующее зачатию! — выкрикнула я в отчаянии. — Я думала, когда ты вернешься, можно будет… а теперь я… я… я могу ждать ребенка от… — голос сорвался предательски, и я умолкла, стиснув край одеяла.
Мартен посмотрел задумчиво на мой скрытый складками сбившейся рубашки живот, будто мог на следующий же день после близости определить, понесла ли женщина. Затем перевел невозмутимый взгляд на мое лицо.
— Еще слишком рано, чтобы сказать что-то наверняка…
— Потом будет поздно! — я принесу в дом мужа незаконнорожденного малыша. Или мне придется покинуть Мартена, чтобы родить тайно и отдать ребенка в чужие руки, стремясь стереть позор из своей жизни и памяти. Или и вовсе уйти самой навсегда, подобно несчастной Айянне.
А убить дитя, зачатое от Джеймса, я не смогу. Оно ни в чем не виновато и Джеймс меня не принуждал, не насиловал, чтобы вот так запросто возненавидеть его сына или дочь. Он достоин лучшего, большего, нежели нелюбимый бастард от чужой жены.
— Что ж… — Мартен помолчал минуту-другую. — Вчера вечером Джеймс сделал мне в отношении тебя брачное предложение, которое я принял.
В первое мгновение мне кажется, будто я ослышалась. Смотрю недоверчиво на мужа, с трудом осмысливаю сказанное.
— Но… почему тебе?
— Потому что в случае, когда речь идет о смешанной паре, в которой оборотнем является лишь один из супругов, брачное предложение делается в первую очередь ему и лишь затем, при наличии его согласия, — супруге или супругу другого вида, — объяснил Мартен терпеливо.