Но время это еще не скоро наступит. А сейчас карпы лениво копошатся в воде, тупо глядя перед собой, словно нет на свете сетей, крючков и, главное, выдры.
Лутра молниеносно бросается на них. Он не долго выбирает, и вот уже с толстым карпом в пасти ползет по береговому откосу. Карп движениями хвоста показывает, что такое обращение ему совсем не по вкусу, и, когда выдра на секунду размыкает зубы, чтобы, вновь сомкнув их, положить конец его трепыханию, он ударяет ее с такой силой, что ранка на морде опять начинает кровоточить. Но на этом он прощается с жизнью. Лутра откусывает от него разок-другой, а потом сидит и лишь смотрит на остатки рыбы, не шевелится ли она, и будь он человеком, то, наверное, сказал бы:
—На что сдалась мне эта рыба, я и так наелся, сейчас, того гляди, лопну, да и оплеуху хорошую она мне отвесила.
Но Лутра сидит, лишь смотрит бессмысленно на карпа, ожидая, не пошевельнется ли он, а иначе что с ним теперь делать? Обнюхав свою добычу, он отталкивает ее и глядит на другой берег, потом сползает в воду, которая уже совершенно спокойна. Он плывет, и вроде бы тянет его к норе, где можно полежать на сухих листьях, но еще далеко от дома ныряет в воду: на берегу вокруг большого тополя вьются какие-то странные облачка дыма, а чуть подальше вроде бы ходят люди.
Он убыстряет ход и невидимой тенью скользит в невидимый туннель. Ночь уже перешла в рассвет. Сероватые всполохи на востоке предвещали восход, и все ночные охотники улеглись на дневной отдых.
Сова Ух опять пролетела над рекой, неся в когтях ласку, которую по пути сюда схватила с земли, но съесть не успела, — рассвет погнал ее домой. Она жила в дупле старого бука. Ласка, конечно, была неосторожна, а в ночном мире свободных охотников всякая неосторожность грозит потерей или добычи, или жизни. Ласка вцепилась в затылок молодому зайцу, перебегавшему дорогу. Заяц застонал и засучил лапами, поднимая пыль, а любопытная Ух полетела посмотреть, что за шум. Махнув разок крыльями, сова очутилась между дерущимися и с некоторым трудом — ведь ласка крепко держала зайца — оторвала ее от лопоухого. Зайчик понесся куда глаза глядят, а ласка первый и последний раз в жизни, хотя и против своей воли, воспользовалась воздушным сообщением. Когда сова добралась до реки, ласка была уже мертва; она болталась в когтях у Ух не как опасная кровопийца, а как совиный завтрак. Ведь ласка настоящая кровопийца, и тут уж ничего не поделаешь, такая у нее скверная привычка. Своими маленькими зубками она не может откусить большой кусок и поэтому предпочитает пить кровь своей жертвы. Ласка убивает всякую дичь: куропатку, перепела и зайчат, а также других ходящих по земле и гнездящихся в ней животных, которые настолько малы, что она в состоянии с ними справиться. Правда, полевые ласки приносят и пользу: их главное лакомство — мыши, но расправляются они и с сусликами, и даже с хомяками и крысами. Но если им подворачивается случай, они убивают цыплят, пьют кровь из кур, и беспечная хозяйка со слезами смотрит на произведенное ими опустошение. Ласку можно назвать лакомкой: она любит яйца, но за неимением другого ловит лягушек и раков. Однако не стоит на нее сердиться, она всего лишь небольшое звено в правильном круговороте природы. И делает то, что ей предназначено, с помощью того оружия, которым при рождении наделила ее природа.
Короче говоря, Ух несет ласку; Лутра, растянувшись, переваривает пищу; сорока тихим стрекотом приветствует солнце, поднимающееся из темного моря ночи, а бедняга Карак скитается бездомный, потому что вокруг зарослей камыша ходят люди, до сих пор не рассеялись тучи дыма, и ему нельзя возвратиться домой. Можно было бы сказать, что Карак грустит, но лисы сроду не грустят. Возможно, он страдает от боли, но Карак вынослив, не поддается слабости и никогда не узнает, что мельничиха записала на его счет украденную выдрой утку.
Пока что он лишь моргает, но даже это причиняет ему боль. Кроме того, его тревожит приближающийся рассвет, и поскольку тут нельзя оставаться, он припоминает разные убежища. Вдобавок ко всему он голоден. Но надо идти. Он с трудом поднимается, слегка почесавшись, разгоняет блох и, повесив голову, бредет куда глаза глядят.
Он тащится по дороге, словно презирая весь свет и раскаиваясь в своих многочисленных прегрешениях, но на самом деле и не думает о подобном. Вдруг, будто бы ни с того ни с сего, он сворачивает к кустам; здесь надо сделать крюк — ведь скоро покажется мельница, которую лучше обойти стороной: одна из тамошних собак отлично бегает, это Карак узнал на собственном опыте.