Рыжуха была очень довольна прогулкой, она неоднократно подбирала обильные крошки со стола Лутры.
—Ешь, Рыжуха, — все больше и больше хмурясь, говорил Ферко.
Когда следы выдры исчезли — это было довольно далеко от дома, в верхнем течении реки, — Ферко повернул обратно.
—Хватит и того, что видели, — прошептал он, чувствуя, что громкий голос в девственном безмолвии леса — все равно что разудалая песня в доме покойника.
Лыжи бесшумно скользили по снегу, и собака, у которой все больше мерзли лапы, бежала следом за хозяином. Когда он останавливался, чтобы поправить крепления, Рыжуха тоже останавливалась и стояла, поднимая то одну, то другу лапу.
—Скоро будем дома, и я помажу тебе лапы, — поглаживая, утешал ее Ферко.
Вернувшись домой, он намазал ей ступни вазелином, который Рыжуха слизала, как только ее могущественный друг вышел из комнаты.
— Дядюшка Петер, вы были правы. Там много следов. В шести местах мы нашли остатки рыбы, в одном месте — рака. Выдра поймала и хариуса. Если мы что-нибудь не предпримем, к весне не останется рыбы в реке.
— Что можешь ты предпринять?
— Ничего, — признался Ферко. — А Рыжуху каждую ночь что-то тревожит, о чем-то она мне сигналит, и наверняка не попусту. Я уж подумал, не снять ли мне клочки ленты, видно выдра издалека следит за тем, что происходит на озерах.
—Возможно. Но она разбойничает после того, как ты покидаешь засаду. Я уже стар для таких дел и тебе не позволю сидеть там до утра. Простудишься насмерть. Пока что наши рыбоводческие озера мало пострадали, успокоимся на этом. А там видно будет.
Ференц Бака в задумчивости смотрел на огонь в печи, потом перевел взгляд на дремавшего на одном из ящиков ворона.
—Эй, Мишка, где мой пинцет? — вымещая досаду на Мишке, спросил он.
Ворон слышал вопрос, но молчал. Он не любил, когда с ним разговаривали строгим требовательным тоном.
—Мишка, я принес тебе рыбы, — и, развернув газету, Ферко показал ее содержимое, — но ты ничего не получишь, пока не найдется пинцет. — И он снова завернул рыбу.
Это огорчило ворона.
— Я Михай Ужарди, — с мольбой глядя на Ферко, заискивающе проговорил он и вразвалочку пошел к нему.
— Ничего не выйдет. Будь ты хоть племянник Наполеона, пока не найдется пинцет, не видать тебе рыбы.
Мишка собирал все, что блестит, начиная от стеклянных осколков, кончая никелированным пинцетом. Иногда приходилось обыскивать его тайники, чтобы извлечь оттуда пропавший ключик от часов, булавку для галстука или зеркальце, глядя в которое Петер Ужарди подкручивал свои, усы когда-то, чуть ли не полвека назад, еще черные как смоль.
Мишка упорно защищал свои сокровища и бранился в этих случаях исключительно на вороньем языке. Но поскольку ненужные вещи люди у него не отбирали, он постепенно успокаивался, а оставшись один, тотчас перепрятывал свой клад в другое место.
—По-моему, его сокровища здесь, за ящиком, — сказал
Петер Ужарди. — Последнее время он все чаще на нем сидит; видно, охраняет свои богатства.
Переложив пачку книг, Ферко отодвинул ящик, и в тот же момент Мишка подскочил к нему и, забыв о рыбе и дружбе, клюнул Ферко в ноготь.
—Ах ты, негодник! — оттолкнул Ферко ворона, который сердито закаркал и, допрыгав до Петера Ужарди, выразил ему свой протест.
У старого ученого от смеха даже слезы выступили.
— Ищи скорей, Ферко. Я отдам потом Мишке его игрушки. Ну как, нашел?
— Конечно. А кроме того, здесь моя металлическая авторучка. Вот уже три недели, как она пропала. Я думал, что потерял. И вот вам, пожалуйста.
Мишка взволнованно топтался на месте.
—Оставили мы тебе еще много добра. — Ужарди положил на прежнее место книги, и ворон сразу забрался на ящик, враждебно посматривая на людей.
Но зашуршала газетная бумага, и взгляд ворона подобрел. Он не спускал глаз с рук Ферко, пока не увидел воочию рыбные объедки. Тогда он встал и, проверив, надежно ли запрятан его клад, засеменил к Ферко.
— Карр! Я Михай Ужарди!
— Кто ты такой?
— Дай ему, Ферко.
—Ты воришка! На, вот тебе рыба. И Мишка тотчас принялся за еду.
Луна полнела, но больше не холодало. Хрустальная высь неба стала серой, и звезды ночью едва мерцали.
По речному льду весело, точно на коньках, катился снег, но, натолкнувшись на берега, залегал сугробами. Подо льдом бесшумно скользила вода, по мере того как росли сугробы, делаясь все темней.
— И так жить можно, — поглаживала она снизу лед.
— И так жить можно. Зима стареет, а мне хоть бы что!