Гарри: Знаешь, мне все это неинтересно, Милт. Нужно что-то еще. Мировоззрение. Смысл. Это трудно обрести. (идет к бордюрному камню, направо) Все, что я ни пробую — кислятина. Все, к чему ни прикасаюсь, рассыпается в пыль. Как будто я на самом дне, и все, что от меня требуется — это сесть и сдохнуть. (садится на бордюрный камень)
Милт (бросая пальто, подходит к нему): Перестань болтать. Как ты мог так измениться? До сих пор не могу поверить. В школе ты был такой жизнерадостный, веселый такой был… (садится на корточках за Гарри, берет его за плечи): Ты вспомни, Гарри! А, помнишь наш футбольный парад, толпы девиц, красная с золотом форма: ты ведешь группу поддержки справа, а я веду слева, мы размахиваем флажками… (он встает, торжественно расхаживает по мосту, что-то напевая, размахивая воображаемой дирижерской палочкой, бросает ее, ловит ее, подбрасывает ее пяткой башмака, ловит, показывает разные выкрутасы с воображаемой палочкой)
Гарри кивает, мямлит: «Да, да, я помню, да, да…»
Гарри (встает, мучительным криком порывая с прошлым): Бесполезно, Милт. Перестань. Только хуже от этого! (Милт валится на скамейку, тяжело дыша. Гарри расхаживает) Хотя, ты прав. В школе все было иначе. Я был другим. Так много ожидал… От себя. От мира. От звезд, от солнца.… А ты помнишь, как меня прозвали в школе?
Милт (задумчиво): Достоевский.
Гарри: Да. Достоевский. Ах, какие у меня были амбиции! Сколько энергии! Моя анатомические опыты, мои исследования, изучение греческого… Постоянно что-то читал, учил… постоянно какие-то предметы, проекты, планы, новые идеи, новые перспективы…(срывается на плач; вдруг срывает с себя куртку, швыряет её) Все! Дайте же мне сделать это сейчас! (взбирается на ограждение)
Милт (бросается за ним): Гарри! Гарри!
Гарри прикрывает лицо руками, кричит и спрыгивает с ограждения, но, к своему изумлению приземляется на мост; разворачивается и снова устремляется к ограждению. Милт хватает его, валит на землю
Милт: Постой, послушай меня. Это всё ужасно, просто ужасно. Ты не ценишь свою жизнь. Это грех. (пинает Гарри снизу) Я сказал, и я рад. (презрительно): Ты посмотри на себя. В твоем-то возрасте! Забитый, дохлый, грязный, в голове каша. Знаешь, Гарри, чтобы жить, требуется мужество. Требуется мужество, чтобы сделать в своей жизни что-то… (поддерживает Гарри под руки, приподнимает и усаживает его; более мягким тоном): Гарри, послушай меня. Любовь…
Гарри: Любовь?
Милт: (берет Гарри за подбородок) Да! Да, Гарри. Любовь, простая человеческая любовь, любовь мальчишки к своему деревянному коню, любовь старого школьного друга, любовь мужчины к женщине. Разве это ничего не значит для тебя?
Гарри: Ты думаешь, что это меня спасет? (он встает, идет налево, вперед)
Милт (встает): Ну!
Гарри: Не знаю, Милт, могу ли я любить.
Милт: Все так говорят, пока не встретят подходящую женщину. Зато потом…
Гарри: Что?
Милт: А ты не знаешь?
Гарри: Откуда?
Милт: Ты хочешь сказать…
Гарри (трясет головой, траурно): Ни разу.
Милт: О, Гарри! Гарри, жить и не любить… И это ты называешь жить? (встает на песочный ящик) Ты же не знаешь, что такое жизнь, как же ты можешь покончить с ней?
Гарри (идет к фонарю, на пути поднимает куртку): Любовь. Мы все читали о ней, все правильно; слышали много о ней. Но где она, Милт? Где? Я не видел ее, хотя дважды пересек мир. (кладет куртку на скамью)