Речь шла о мальчишках, живших в давние времена в сиротском пансионе, вроде приюта. Ничего себе, приют! В бывшем дворце графа Разумовского! И постели за воспитанниками там заправляли специальные горничные или дядьки Матвей и Григорий… Хотя все равно сиротская жизнь — не мёд.
Девочки обитали в другой, строго отделенной от мальчишек половине пансиона. («Как у нас, разделение на разные отряды», — подумал Тём). Десятилетний воспитанник Нельгин влюбился в смуглянку Мухину и однажды во время урока танцев сунул ей в руку записку с признанием.
Про «тайную связь» как-то узнало начальство.
«А на другой день, на уроке законе божьего, — читал Тём, — раздался в коридоре тяжкий топот и звон колокольчиков, отчего чуткое сердце Нельгина похолодело и затосковало…
— Нельгин! Иди-ка сюда, любезный!
И бедного влюбленного повели наверх, в дортуар, разложили на первой кровати и сняли штанишки…»
Тём от души пожалел беднягу, получившего за свою любовь от бесчувственного дядьки Матвея «двадцать пять добрых розог», но вместе с жалостью ощутил и тревогу. Предчувствие какое-то. Оно нарастало вместе с шумом дождя, который делался все неласковей. И стало совсем худо, когда в сенях фанерного домика послышались тяжелые шаги — у Тёма тоже было чуткое сердце.
Шаги принадлежали дежурной вожатой Шуре.
— Темрюк, пойдем-ка со мной, голубчик…
На крыльце Шура накрыла Тёма полиэтиленовым дождевиком. Но в этой заботе было что-то казенное, и она не успокоила Тёма. По дороге к штабному домику Тём уже знал, зачем его туда ведут.
И не ошибся.
Нитка была уже там. Стояла перед голым дощатым столом, за которым разместился «состав суда». Она посмотрела на Тёма понимающим взглядом, и он встал рядом, уронив на пол накидку.
За столом восседали вожатые Даля-Магдалена, Валентина, Демьян и директорша лагеря Анастасия Климовна. Младших инструкторов не было. Наверно, из-за деликатности вопроса решили их не приглашать, не играть в демократию. Шура тоже подсела к столу — рядом с кудрявым Демьяном (он часто задышал и отодвинулся).
Худая, похожая на пожилую английскую леди, Климовна с полминуты сокрушенно смотрела на Нитку и Тёма — как добрая тетушка, которая не хочет, но обязана разоблачить и выпороть провинившихся племянников.
Нитка нагнулась и стала гладить пальцем свежую царапину под коленом. Дождь гулко стучал о фанерные стены, из окна пахло, как бедой, мокрыми сорняками.
Климовна села попрямее и сказала:
— Ну? Будем сразу признаваться или сперва поломаемся-поотпираемся? — Ее простецкая лексика не вязалась с английской внешностью.
Нитка, не разгибаясь, стрельнула в директоршу взглядом:
— Знать бы, в чем признаваться…
— В самовольном купании, дорогие мои! В побегах с территории лагеря и в проникновении в запретную зону! Вам разве не известно, что за каждое из таких дел, взятое даже в отдельности, грозит исключение?
Тём одолел противную слабость в животе и дрожание коленок. Что бы ни случилось потом, а надо поддерживать Нитку. Слабым голосом, но с намеком на дерзость, он выдал, глядя поверх судейских голов:
— Подумаешь. Сколько народу самовольно купается, всех выгонять, что ли?
Климовна далеко вытянула из воротника худую шею.
— Они просто купаются. Не в таком виде, как вы…
Вот оно! Масштаб скандала и тяжесть неизбежного позора были столь велики, что Тём не смог их почувствовать до конца. Умом все понимал, но большого страха (вот удивительно!) не было. Только тошно.
Нитка распрямилась, чуть улыбнулась Тёму — быстро так — и скучновато спросила Климовну:
— А в каком виде?
— Ты сама знаешь!
— А ни в каком не «в виде», — тем же тоном сообщила Нитка. — «В виде», это когда люди друг друга видят. А мы даже ни разу не взглянули друг на дружку, когда в воду шли и обратно… Тём, скажи!
— Да! — Тём ощутил, что Нитка смелее его, крепче его. А он что, разве совсем хлюпик?
— Так мы вам и поверили, — деревянно сказала Ниткина вожатая Валентина.
В ответ Нитка так пфыкнула губами, что полетели брызги:
— Ну и не верьте! Мы-то все равно знаем.
Климовна запыхтела и стала слегка полнеть.
— Не знаю, что вы знаете. А вот когда об этом узнает весь лагерь… Что скажут ребята, а?
Помирать так с музыкой.
— Лопнут от зависти, — сказал Тём.
— Темрюк!! — Фанерный домик содрогнулся от вопля начальницы лагеря. Кудрявого Демьяна отшатнуло от нее прямо к Шуре. Он шарахнулся обратно.
А Нитка не дрогнула. И Тём почти не дрогнул.
Климовна отдышалась и застегнула верхнюю пуговку у ворота. И слегка успокоилась.
— Если ты, Назарова, утверждаешь, что вы «не смотрели», то какой смысл был купаться вот так… без всего?
Нитка пожала плечами:
— Чтобы не узнали. Валентина все время купальники щупает…
— А Демьян наши плавки проверяет, — мстительно добавил Тём.
— Не ври! — мальчишечьим голосом возмутился Демьян. — Это… один только раз! Потому что… стоит отвернуться, как вы уже в купалке!
— Ага, один раз…
— Пусть он не увиливает, — прежним деревянным голосом заявила Валентина. — Сейчас он еще скажет: «Чего такого, мы просто играли»… А от таких игр потом дети появляются.
— Валя… — сдержанно осудила дуру начальница.
— А что? Бывали случаи… Вы, Анастасия Климовна, сами знаете…
Тём не решился взглянуть на Нитку. Но «чутким сердцем» уловил: она вдруг ослабла, может заплакать даже.
И тогда он оглядел вожатых и начальницу. И отчетливо разъяснил им всем:
— От того, что люди в одном озере купаются, «дети» не бывают. Они бывают, если двое ночуют вместе. Где-нибудь в заброшенной сторожке. За территорией лагеря.
Демьян закашлял, а уши его зацвели. Девицы приоткрыли рты, Шура стала дергать косу. Климовна грудью легла на стол:
— О чем это ты, Темрюк?
— Да ни о чем. Просто пример… — А в душе тихое злорадство.
— С примерами надо быть поаккуратнее, — с назидательностью, но не очень уверенно разъяснила Климовна. — И… не знаю даже, что с вами делать… Для начала имейте ввиду, что вы получили по строгому выговору на педагогическом совете лагеря. А чтобы не было хуже, вы должны дать честное слово, что впредь… ничего такого… Ни разу! — Она опять выпрямилась по-королевски.
Нитка и Тём опять глянули друг на друга.
— Дадим, Тём? — спросила Нитка (а в глазах, кажется, смешинки). — Все равно погода испортилась.
— Ага, — с простодушным видом согласился он. А в душе, признаться, великое облегчение («Неужели все обошлось?»).
— Нахалы, — печально сказала начальница. — Марш по палатам и сидеть там, как мыши, до конца тихого часа.
Тём поднял с пола накидку. Нитка — свою, такую же. И они вышли на крыльцо. Там они молча глянули друг на друга и взялись за руки. А чего говорить-то? Грустно, что тайна и приключения закончились, но все равно они были… И… возможно, будут когда-нибудь еще.
Нитка и Тём пошли рядом по песчаной дорожке, под шуршащим дождем. Но всего несколько шагов. Сзади послышался голос Демьяна:
— Артем, постой! Разговор есть…
Тём попрощался с Ниткой глазами и дождался Демьяна. У того не было накидки, но Тём не сказал «давай накроемся вместе». Вот еще!
— Слушай, Темрюк, зачем уж ты так-то? — с нерешительной ноткой выговорил Демьян.
— Как «так»?
— Ну… ябедничать-то нехорошо.
— Вы это мне говорите?! Сами разнюхали, настучали про нас, а теперь…
— Тём, это же не я! Клянусь! Я даже не знаю, кто!.. Я за тебя перед Климовной заступался. А ты на меня такое… Как-то не по-мужски…
— А плавки лапать у пацанов — по-мужски?
— Да я не об этом. Зачем про сторожку-то?
— А-а! — Тёму стало смешно. — А с чего вы взяли, что это про вас? И вообще… Туда ходят все, кому не лень. Весь лагерь знает. И Климовна. Она что, глупее других, по-вашему?