Малыш переступил разбитыми сандалетками, заправил в цветные трусики белую, измазанную земляничным соком и золой матроску, глянул на объявление, потом вновь на Тёма. Сипловато спросил:
— Можно, я сочиню стих?
— Конечно! Здесь же написано! Стихи, сказки, рассказы! Что хочешь!
— Я стих…
— Валяй! — Тём не ждал от новоявленного стихотворца полноценных строчек — совсем же кроха. Но рад был, что хоть кто-то откликнулся на разноцветный призыв.
— Пиши и приноси в штабной домик. Там редакция.
Малыш кивнул, снова поправил матроску и пошел. Глядя ему вслед, на мятый синий воротник, Тём вспомнил, что юное дарование кличут Кеем. Как героя «Снежной королевы». «В самом деле, этакое скандинавское дитя, — подумал начитанный Тём. — Только для настоящего Кея мелковат»…
Кей пришел в редакцию сразу после тихого часа. Протянул Тёму мятый тетрадный листок. И молча остался у двери — ждать редакторского решения.
Кривые строчки были написаны синим карандашом, печатными буквами.
Впрочем, запятые и точки Тём расставил мысленно, на бумаге их не было. Зато хватало ошибок. Например «ёлки-палки» было написано слитно, а «непростой» — через «а». Но разве в этом дело? Все равно это были стихи! И Тём протянул листок вожатой Шуре. Она и вожатый Демьян (влюбленный в Шурины косы) сдвинули над листом головы. Над ними навис художник Мишка Сомов. Из-за его плеча высунула голову длинная Кристя Самсун — командирша второго девчоночьего отряда и главная репортерша «Дружной смены».
Мишка хихикнул. Шура искоса глянула на него. И сказала деловито:
— Ну что же, Назаров. По-моему, это неплохо… А откуда ты знаешь про танец «Краковяк»?
— Мы его разучивали в детском саду. Это польский танец, его в городе Кракове придумали.
— Какой эрудит! — шепотом восхитился Демьян.
— Чего? — подозрительно сказал Кей. Он по-прежнему топтался у двери.
— Я говорю, что ты знающий человек, — разъяснил кудрявый Демьян.
— А почему он написал, что избушки пляшут «со стопом»? — придирчиво вмешался глуповатый художник Сомов. — Они, что ли, тормозят во время своего краковяка?
— Не «со стопом», а «с топом», — сумрачно разъяснил от порога автор.
— Топают, значит. Они же тяжелые.
— Тогда «сы» надо отдельно!
— Чего ты, Сом! Он же еще в школу не ходил никогда, — ревниво заступился Тём.
— Конечно, — поддержала Тёма Кристя Самсун. — Только… «бабов Яг» это все-таки немножко неправильно. Или я ошибаюсь?
— Ошибаешься! — разозлился на нее Тём. А вожатая Шура сказала, что в стихах можно по-всякому.
— Это же поэтический образ, — вставил Демьян и провел пальцами по своей пушкинской шевелюре. Кей стеснительно подышал у двери и сообщил:
— А если это не правильно, я могу еще по-другому. Вот…
Редакция полегла животами на стол, застонала от сдавленного хохота.
Кей опять подал голос от порога. Негромко, но уже с дерзкой ноткой:
— А если не нравится, то отдавайте назад… Сами просили…
Его наперебой заверили, что «всем ужасно нравится, оттого мы и радуемся». Шура привела юного поэта к столу. Усадила на колени, дунула ему на волосы. Вытащила из них два репья. Он не противился, но и не размяк от этой ласки.
Шура обрела деловитость:
— Тём, перепечатай это, пожалуйста, набело… с необходимой корректурой. А черновик… то есть оригинал я возьму на память. Можно, Кей?
— Да, — великодушно сказал он и слез с колен. — Я пойду.
— Постой. А какую подпись поставить? С фамилией ясно, а имя? Иннокентий или лучше Кеша? Или… Кей?
— Лучше Кей, — сказал он, не отзываясь на улыбки. — «Иннокентий» — это долго писать. А «Кешу» я не люблю, это попугай из мультфильма.
Газета вышла на следующий день. «Стих» Кея был напечатан в первоначальном варианте, где «краковяк». А строчки. А строчки про «баб Ягов» и «семь шагов» Тём поместил в конце — в виде приложения. Потому что редакция так и не смогла решить, что лучше.
Тём сделал к стихотворению большущую иллюстрацию. Бревенчатые избушки на курьих ногах водят хоровод в зарослях «цветущих цветов», а в ярко-синем небе «странной страны» — улыбчивая луна и рогатый месяц с хитрым глазом…
Кей сделался знаменит. Куплеты про «бабов Яг» и «баб Ягов» распевали по всему лагерю (на мотив модной песенки «Я люблю тебя, Катрин»). А малышовый отряд, в котором состоял автор, хором декламировал по дороге в столовую:
Но Кей не возгордился. Он был по-прежнему тих и сдержан и старался держаться уединенно. Тём заметил это, когда в суете лагерных дел несколько раз натыкался на этого малыша с длинными пепельными волосами.
После полдника Тём заросшей тропинкой у забора (чтобы отдохнуть от многолюдья и гвалта) возвращался из столовой. И вышел к лужайке, на краю которой стоял в лебеде дощатый мусорный контейнер. Из-за контейнера появился Кей.
— Тём…
— Чего? — Тём (странное дело!) почему-то смутился.
— Вот… на, — Кей протянул ему промокший от ягодного сока кулек из тетрадного листка. Такого же, на котором были стихи.
— Что это?
— Тебе… — В кульке была крупная луговая клубника.
— Да ты что, Кей… Зачем?
Серые глазищи глянули требовательно.
— Потому что ты не смеялся. Когда читали стих. Все смеялись, а ты нет…
— Ну… спасибо, Кей. Давай пополам. Подставляй ладони.
Он мотнул светло-серыми легкими волосами:
— Нет… Ой!
— Что, Кей?
— Нитка сюда идет. Подожди… — И малыш опять укрылся за контейнером.
А на лужайке возникла Анита Назарова.
Это была ровесница Тёма. Из второго отряда девочек. В лагере «Приозерном» все ребята, кроме самых малышей, были почему-то поделены по «мальчишечьим» и «девчоночьим» отрядам. На Тёма Анита не взглянула. По-журавлиному прошагала через лебеду к контейнеру. Уперлась руками в бока, расставила длинные коричневые ноги. Отчетливо сказала:
— А ну, вылезай, обезьяна.
Кей покорно выбрался из укрытия.
«Ох, да это же брат и сестра! — сообразил наконец Тём. — Фамилия-то одна…»
Кроме фамилии, в них не было ничего похожего. Анита Назарова — с черными густыми волосами ниже плеч, с резко-синими глазами. Нельзя сказать, что красивая, — худая, очень курносая, редкозубая, но эти волосы, этот синий блеск… Многие пацаны заглядывались. Но Назарова держалась всегда строго, хотя и позволяла назвать себя попросту Ниткой. Тём порой тоже поглядывал на Нитку с интересом. Но украдкой. Признаться, он ее даже побаивался…
Братишка стоял перед Ниткой — голова ниже плеч. Волосы закрыли все лицо. Он переминался и кулаками заталкивал матроску под резинку на поясе.
— Перестань ежиться, — металлическим голосом потребовала Нитка. — Встань прямо!
Кей слегка поднял голову и обнял себя за плечи.
— Бродячая кошка, а не ребенок! На кого ты похож! Опять перемазался, как чертенок в камине!.. Где ты был? Я тебе что говорила? Если будешь еще болтаться неизвестно где, получишь о-пле-уху!.. Ну-ка, опусти руки! Кому сказала!..
Кей прижал локти к бокам, вцепился в кромки трусиков, зажмурился. Потом приоткрыл один глаз.