После смерти Дона Диниса пройдет немного времени, и традиция составления «песенников» прервется. Только в 1516 году Гарсия де Резенде издаст собрание произведений португальских поэтов второй половины XV века, включив в него и некоторые стихотворения своих современников. Читая этот сборник, названный составителем «Всеобщий кансьонейро», видишь, что португальская поэзия позднего средневековья не забыла «песен» галисийско-португальских лириков. И подхватывается, продолжается прежде всего тема перемен.
начинает Луис да Силвейра свое поэтическое рассуждение-глоссу (вариацию) ветхозаветной книги Екклезиаста. Тема — та же, что у Жоана Айреса де Сантьяго («добро пременно так же, как и зло…»), и она перейдет дальше — к Са де Миранде, к Камоэнсу, к Бокаже, к Кенталу… Философско-дидактическое размышление выдвигается у Силвейры на первый план, заслоняя лирическую эмоцию. Возникает ощущение некоторой монотонности: все 286 поэтов «Всеобщего кансьонейро» предпочитают один, заимствованный ими у испанцев размер — семи- или восьмисложную редондилью (ее еще называли «большой редондильей», чтобы отличить от «малой», пяти- или шестисложной). Редондильи легко усваивались на слух, даже при не очень внимательном прослушивании. Ведь поэтам второй половины XV столетия часто приходилось читать свои «строфы» во время придворных увеселений, где тон задавали дамы, увлеченно обсуждавшие различные любовные «казусы». «Суды любви», на которых решалось, какая из ее разновидностей выше (ответная — безответная, тайная — явная, рассудительная — неразумная и т. д.), — составная часть дворцовых празднеств, — часто воспроизводятся поэтами «Всеобщего кансьонейро», превращаясь тем самым в жанр, равно причастный и поэзии, и быту. Диалог с дамами, эта социо-культурная предпосылка творчества поэтов, включенных Гарсия де Резенде в свое собрание, вполне обнаруживается в стихах Луиса Анрикеса, красноречиво названных: «Поэт ответствует женщинам, говорившим дурно о даме его сердца, — что ей, мол, угождает другой воздыхатель». Название стихотворения Анрикеса свидетельствует и о другом — о явном усилении в поэзии «Всеобщего кансьонейро» повествовательно-драматического начала. Поэты «Кансьонейро» любовь анатомируют, описывают, изображают, разыгрывают — не живут ею. Им важно не переживание, а обрамляющая его ситуация. Или двусмысленно-трагикомическая, как в «Вилансете своей собственной невольнице» Жоана де Менезеса (к ним, очевидно, восходят редондильи Камоэнса «Барбаре-пленнице…»[1]). Или трагически-ужасающая, как в «Строфах на смерть доны Инес де Кастро…» Гарсия де Резенде. Во «Всеобщем кансьонейро» большое место занимают сатирические произведения, хотя, конечно, социальной критики как таковой в поэзии позднего средневековья мы не найдем: «беспорядки» в стране оцениваются авторами «Кансьонейро» как проявление всеобщей закономерности — движения мира к Страшному суду. Философско-эсхатологическая тональность их стихотворений предваряет знаменитые октавы Камоэнса «О несправедливом устройстве мира»[2]. Таким образом, «Всеобщий кансьонейро» является как бы репертуаром тем и мотивов португальской поэзии грядущих веков.
Среди авторов «Кансьонейро» есть и поэты, причастные к рождению португальской ренессансной культуры: Жил Висенте, Бернардин Рибейро, Франсиско Са де Миранда. Но и Рибейро, и Са здесь еще никак не выходят за границы средневековой традиции. Что касается Жила Висенте (1465? —1536), великого португальского поэта и драматурга, то его португалоязычная лирика[3] кажется сошедшей со страниц «Кансьонейро да Библиотека Насьонал»: вновь свежо зазвучавшие параллелистические дистихи, народная эротическая символика («В розане цветущем мне любовь открылась…»), мирно соседствующая с библейской образностью. Конечно, Висенте воспринял и традиции поэзии позднего средневековья (см., например, его вариации на тему «серранильи» — «горной песни»), и приемы любовной казуистики поэтов «Всеобщего кансьонейро» (это видно и в его редондильях «Госпожа моя не хочет…», и в песенке-«вилансете» «Не смотрите на меня…»). Но шедевры Висенте — его параллелистические дистихи, в которых соединились природность и простодушие народной песенной стихии с благородством и строгостью латинского гимна. И в мироощущении поэта органично слиты народно-языческое ощущение бессмертия жизни и благоговейно-мистическое переживание присутствия бога, открывающегося человеку в красоте земного мира — в горах, рощах и дубравах. Поздний Висенте, Висенте 20–30-х годов, принявший близко к сердцу и уму учение нидерландского гуманиста Эразма Роттердамского с его проповедью свободы совести и «разумной» веры, этот безусловно ренессансный Висенте значительно грустнее Висенте раннего, средневекового. С печалью и тоской вспоминает он «старую» Португалию (так напоминающую шекспировскую «старую Англию»):
1
См. перевод М. Квятковской в кн.: Камоэнс Луис де. Лирика. М., Художественная литература, 1980.
3
В XV–XVI вв. многие португальские поэты писали как по-португальски, так и по-испански и португальская культура была по сути двуязычной, что отражало теснейшие политические и культурные контакты обеих стран в этот период.