Шел от плетенки свежий дух в простор,
Свистела канарейка где-то рядом,
За жалюзи ménages[140] вступали в спор,
И апельсинный свет почти в упор
Разбрасывало солнце по фасадам.
Торговка удалялась, выхваляя
Товар свой, нераспроданный пока,
И мне она понравилась такая:
В дешевом ситце, дерзкая, худая,
С руками, подпиравшими бока.
И высились надменно с двух концов
Набитой сельской зеленью корзины,
Откуда не повысыпать плодов
Девчонке многих стоило трудов,
Две тыквы, словно ноги исполина.
УТРЕННИЕ ЗАМОРОЗКИ
Мороз… Хоть шли дожди дней пять иль шесть подряд,
А небо все ж успело проясниться.
Дорожники — тут целый их отряд —
В двух направленьях улицу мостят,
На корточки усевшись вереницей.
Что? Зябко? Двигайтесь быстрей, и все тут дело!
Суша росу ночную с вышины,
Светило дня уже забагрянело,
И в лужах, где земля остекленела,
Промокшие дома отражены.
Торговки рыбою, босые, вкруг снуют,
Под ношею дрожа от напряженья,
И к животворным струйкам света льнут
Лачуги, где теснится бедный люд,
И богачей просторные владенья.
А здесь грохочет так, что молкнут песни птичьи,
Здесь пешеход сворачивает вбок:
Меняют мостовые здесь обличье —
После дождей их чинят по обычью,
И звон железа тверд, певуч, жесток.
Нет, не замерзнешь тут! Как ходят молотки,
Как мышцы вздуты и движенья ловки
У тех, что валуны дробят в куски!
Как у других в руках на вид легки
Немыслимо тяжелые трамбовки!
Какие бороды! А колпаки какие —
Шерсть да с подкладкой!.. Тут земля — кремень.
Так прочь жилеты, пояса тугие:
Должны владельцы их полунагие
Кирками искры высекать весь день.
О месяц скудости и скорби всеземной,
Когда цветы — и те не расцветают!
Стоят деревья, словно флот зимой —
Пустые реи, такелаж немой.
С лопат у землекопов грунт слетает.
На Север, мнится, я перенесен нежданно,
Хотя вокруг все тех же тачек скрип —
Сюда подвозят гравий непрестанно,
Все тот же город, меркантильный, чванный,
Все те же зданья, толпы, крыш изгиб.
Но стали наконец и камни просыхать.
Проходит наваждение ночное,
И краски неба взор слепят опять
Так яростно, что хочется вскричать:
«Озера бриллиантов предо мною!»
Пусть тех, кто послабей, страшит похолоданье,
А я здоров, доволен и стремлюсь
Исполнить радостью существованья
Свои пять чувств, иначе: обонянье,
Слух, осязанье, зрение и вкус.
Горит от холода все тело у меня,
И силы потранжирить мне охота.
Бежит дорога вдаль, с собой маня;
Мне любы запах пота и огня,
Соленый вкус железа и работы.
Глядит мне парень вслед, угрюмый и чернявый,
А двое — горы мускулов стальных —
Насвистывают тихо и лукаво,
И промеряет глубину канавы
Толстяк, что за десятника у них.
Не жизнь, но ад! Они не люди — тяглый скот,
Ярмо свое влачащий до могилы.
На землю заступ землекоп кладет
И осторожно на руки плюет,
Чтоб рукоять в ладонях не скользила.
Народ! Пускай на нем тряпье в потеках винных —
Цвета иные не идут никак
К рубахам белым на простолюдинах:
Потеки те — не пятна на холстинах,
А лозунги, украсившие стяг.
Но появляется тут меж канав и ям
Изящная фигурка в шубке русской —
Ни дать ни взять зверек, что по утрам,
Глазами поводя по сторонам,
Высовывается из норки узкой.