А ребенок продолжил посерьезнев:
— Я сын купеческий, товар должен знать завсегда, а потому точно отличу платье от сарафана-то. Сарафан это сарафан, под него надобно вот как у вас рубашка с вышивкой, и такая, чтобы вышиванка с вышивкой на сарафане один к одному, чтобы была эта… ну как ее… гармоника!
Я улыбнулась. Сказал, конечно, с ошибкой, но звучало забавно. А вот ситуация забавной была ли — этого я пока не знала.
— Так, — огляделась я, заприметила пенек неподалеку, замшелый уж давно, на него указала и спросила, — а тут что видишь?
Никола в указанном направлении поглядел. Лоб нахмурил, глазки прищурил, ноги поставил на ширину плеч — прямо как папка его, когда о чем-то крепко призадумается.
— Пенек там, — сказал медленно, — а было дерево, на нем ленточка висела… Красная.
И как стояла я… так и стоять осталась.
Потому что было там некогда дерево, и вот на нем да, ленточка висела красная… А дело тут вот в чем — до меня не было в этом лесу ведуньи, от того спала чаща Заповедная, как пес сторожевой всех впуская и никого не выпуская, потому девицы, что в лес забредали по-глупости и в поисках наживы нехитрой, грибов там или ягод, чтобы не заплутать вязали на ветвях красные ленточки, путь свой обозначая. На этом дереве вязали особенно усердно, потому как дальше шли низины и болота, а там и кикиморы, и болотницы и прочая нечисть, туда ходить завсегда было опасно. А опосля, уже когда я появилась, мы с лешим судьбу этого дерева были вынуждены решить в пользу вырубания — молния в него попала, а я тогда еще лечить деревья не могла. Опять же рядом ива росла раскидистая, древняя и дополнительного солнца достойная, в общем срубил леший это дерево. Пенек остался, лесовиков и домового моего поганками радуя, и забыла я об этом дереве, напрочь забыла, а сейчас вот… вспомнила.
— Послушай-ка, Никола, — я оглянулась, на домик видимый отсюда поглядела, — и давно ты видишь то, чего нет?
— Не-а, — он даже головой помахал, так что вихры взметнулись, — вот когда вы, хозяйка лесная сто лет вам здоровьица, водой напоили, тогда и начал видеть. Но не все.
То, что видит не все это я уже поняла — дерево, что девицы в качестве путевого использовали, он увидел, а то что рядом с ним было, да сгорело от той же молнии, нет, не заприметил.
— Что ж, пора мне, — сказала задумчиво, — а ты, Никола, к мамке беги, ей небось помощь нужна.
— Нужна! — радостно подтвердил мальчишка. — Токмо мамка сказала, что мне отдыхать надобно, и гулять на болото отправила. Даже Луняшку дома оставила, чтоб набегался я, нагулялся. Побежал я, как полдень наступит, тогда домой.
Какая хорошая мама. Сама, небось, света белого не видит с мальцом, Луняшей и домом разбираясь, а сына все равно гулять отпустила. Хорошая Ульяна, справная. Вот только какая баба запросто так дитятко к болотникам да русалам отпустит?
***
В избу я скользнула тенью незримою, да и застала самый разгар дел хозяйственных — сидела Луняша на лавке, качала люльку, в ней спал смешно посапывая Митятка, а Ульяна носилась по избе как носится только хорошая хозяйка — от плиты, до белья, что стирала усердно. В печи горячей подходил хлеб, вот его проведать Ульяна и бегала, на плите кипела уха, чуть подалее кислое молоко грелось, видать для творога печного, по-особенному вкусного.
Я руку подняла, мягко свет магический призвала. Не маг не увидал бы. Вот и Ульяна не увидела, пробежала обратно к белью, его до кипенно-белого цвета уж отстирала, даже я позавидовала.
Постояла, подумала, снова руку протянула да призвала свет зеленый. Его любая ведьма увидала бы. Но Ульяна лишь на детей оглянулась, да и снова принялась стирать-мять белье постельное. Значит не ведьма.
И тут вдруг Луняша возьми да и скажи:
— Мамка, а тут тетя лесная ведунья?
— Где?! — Ульяна мгновенно развернулась.
И от движения ее резкого опрокинулась бадья с водой и стиркой, Уля его подхватила как могла, но табурет рухнул с грохотом, проснулся и заревел обиженно Митятка. Вздохнула я, подлетела к люльке, взяла малыша, и, баюкая, сказала Луняше:
— И как, давно меня заприметила?
Жена Саврана, опустив бадью на пол, повернулась — встревоженная, бледная, напряженная.
— Не-а, — сказала Луняша, наконец, избавившись от необходимости укачивать брата, и потому сунув куклу соломенную в люльку, начала уже играть с удовольствием, — токмо когда ты огонь зажгла синий.
Маг! Даже не ведьма, а маг!
— Ульяна, — Митяй у меня на руках сразу орать перестал, и теперь лежал, прислушивался к моему голосу, который словно из лесу доносился, — а кто у тебя отец был? Уж прости за вопрос личный.
Побледнела жена Саврана втрое сильнее прежнего, да на Луняшу кинула взгляд встревоженный.Что ж, понимаю, при девочке о таком не скажешь, да и не стоит.
— А идем, у реки посидим, — предложила я. — Да и белье поласкать пора, отстирала уж ты его, даже мне на зависть.
— А… а вы что, стирать так не могете? — сиплым шепотом спросила Ульяна.
— К сожалению — нет, — была вынуждена признать я.
И первая покинула избу.
Митяй, высвободив ручонки из пеленок, забавлялся тем что пытался ухватить мои волосы, только я тут была бестелесной, от того и поймать не мог. Но видел. Даже вот такой крошечный уже видел. Зажгла светлячка синего — попытался поймать. Значит маг. Тоже маг.
Ульяна догнала уже у самой реки, я сидела на берегу, удерживая Митяя, и листочек подкидывая, который он ловил и отпускал, заливисто смеясь. Хорошенький такой, забавный, славный, так и хочется покрепче прижать… И что это нашло на меня?
— Мамка не говорила, — Ульяна тяжело опустилась рядом, устала видать совсем, оно и не удивительно, я бы вообще уже с ног свалилась. — Но соседка, баба Рута как-то обмолвилась, что папка в карты и мамку проиграл, и счастье свое.
Посидела, тяжело дыша и на реку глядя, да и продолжила:
— Мамка тятю из дому прогнала, опосля и узнала что тяжелая была. Мной тяжелая. Да окромя меня у ней с тятькой еще трое были, а все равно вот прогнала. Так сами и жили. Тяжело жили. Совсем тяжело. Ну да ничего, всех подняла мамка, у всех судьба сложилась. Померла она, когда у меня Никола родился, в тот год.
И замолчала Ульяна.
Она замолчала, а мне слов и не требовалось более. Поняла я, от чего Николу гулять пускает — у самой детства не было, вот и старается, чтобы хоть у детей было. Изо всех сил старается. И сдается мне когда за Саврана замуж пошла в семью хорошую попала — у Горда-кузнеца и жена под стать ему была, добрая да понимающая, невестку она точно от работы берегла да во всем помогала. А теперь вот нету ни Горда ни жены его… Да, страшную беду Савран в свою семью принес, очень страшную… и вот все, что от семьи и осталось.
Митятька, извернувшись листочек хватанул и как все мальцы тут же в рот засунуть попытался — отобрала скоренько, он давай реветь. Я огненный синий листочек создала — мигом про горе-печаль забыл, и давай пытаться огненный листочек поймать. А Ульяна смотрела и понять не могла, что же это такое малыш видит, от чего смехом заливается, но как и я улыбнулась невольно.
— Отец твой был магом, — сказала ей.
И тут же исчезла улыбка с лица женского.
— И Никола, и Луняша и Митяй в себе тоже дар магический имеют, — продолжила с новостями не радостными. — Дар спал, но это Заповедный лес, и изведав воды магической, дар проснулся.
Сжалась Ульяна, и прошептала губами побледневшими:
— Так воду ту и я пила, госпожа лесная ведунья.
— Ты — дочь, — тихо сказала я, — была бы сыном — дар был бы, слабый, но был. А вот у Луняши дар есть. И не слабый.
И такая бледная Ульяна сделалась, что я уж думала сознание сейчас потеряет, но усидела, только дышала тяжело, все пытаясь понять.
— То, что проиграл свою жену тот, кого тятей зовешь, неудивительно. Кто с магами в карты играть сядет, тот завсегда проиграет, — продолжила я.
Не стала добавлять, что проигрывают магам все, кроме ведьм. Ведьмы выигрывают! Даже у вампиров запросто выигрывают, особливо когда выпьют, ну да не суть.
— А мать твоя гордая, за подлость такую мужа не простила, вот только гордость порой злом оборачивается.