— Получит «Золотую пальмовую ветвь», — уныло окончила за него Дина. — Ты поел? Еще кофе сварить?
— Нет. Я не хочу кофе. Я хочу тебя.
Он в мгновение ока оказался рядом. Пора проверить по-настоящему, насколько Дина его.
Поцеловал — тонкую шею, хрупкие ключицы, нежную щеку. Она все еще была почти по-девчоночьи тонкой в свои неполные двадцать два. Но грудь была уже совсем женской, упругой, округлой.
Дина втянула в себя с шумом воздух, когда он накрыл тугой холмик рукой. Губы она по-прежнему от него прятала. Да и ладно. Целоваться в губы Игорь никогда не любил. На женском теле немало других, более интересных для исследования языком мест.
— Я скучал, малышка, — поразился, как хрипло звучал голос. Надо же, завелся. И в самом деле, соскучился. Эта девочка всегда на него действовала с какой-то странной магией. — Дина, девочка моя, я так по тебе соскучился.
Она не просто вывернулась из его рук — вырвалась.
— У меня менструация. Тебе разве не надо в офис? Мне в институт к половине одиннадцатого.
Врет и не краснеет.
Он смерил внимательным, словно в первый раз видит, взглядом ее тонкую фигуру. Высокая, изящная, с тонкими чертами лицо, большие, почти черные глаза, узкий пухлый рот, густые темные волосы по плечам. Всем, кроме рта и длины волос — вылитый Андрей. И характер, похоже, тот же…
— Ну что, бежим? — она демонстративно бодра.
— Бежим, только пиджак возьму.
Подниматься по лестнице было неудобно. Эрекция, чтоб ее. Завелся же. Ему, с его деньгами, в его возрасте и при его положении — завестись вхолостую? Потому что сопливая малолетка, которую он знал с рождения, решила поиграть с ним в какие-то глупые детские игры? Дурдом.
Так, Дина, что с тобой происходит? Собираешься сорваться с крючка? Нет, девочка моя, не выйдет. Это взрослый мир. Тут взрослые дяди играют во взрослые игры. И тебе лучше быть послушной девочкой.
***
— Алла Максимовна, здравствуйте!
— Диночка, девочка моя, здравствуй!
Ее щека мягка как крыло бабочки, от волос сладко пахнет «Climat», которые Дина подарила своей преподавательнице на последний Новый год, и шаль на плечах тонка.
— Как ты? — в пыльные окна бьет солнце, а в кабинете пахнет корицей и лимоном.
— Все хорошо, спасибо, — улыбается Дина. — Забежала на секундочку, поздороваться.
— Как идет работа над сценарием?
— Ой. Панирую заняться вплотную летом! — деланно беспечно отмахивается Дина. — Сейчас сессия на носу.
— Дина…
Голос Аллы Максимовны тих, почти беззвучен, но оказывает гипнотическое действие. Дина перестает фальшиво улыбаться и сочиться оптимизмом. Зябко обнимает себя за плечи.
— Игорь вернулся.
— Девочка моя… — кисти шали прошелестели по столу, когда Алла Максимовна обняла Дину. И девушка доверчиво прижалась к ее плечу. — Может быть…
— Я справляюсь, — потом выдохнув и тверже. — Я, правда, справляюсь. И справлюсь. Все нормально.
Они еще поговорил о пустяках, а потом Дина убежала на занятия, а Алла Максимовна вернулась к остывшему чаю и плану лекций. Когда тебе за семьдесят, много ли ты можешь? А сердце болит, так болит за эту чудесную девочку.
***
— Ну, Диночка, не будь букой… — уже немного шершавая щека трется о тонкую девичью шею. Дина наклоняет голову, поводит плечами — изо всех сил дает понять, как ей это неприятно. Втуне. Он игнорирует.
— Игорь, я же тебе сказала… — приходится все-таки говорить.
— Ты соврала, — мужские губы оставляют влажный след на шее, под ухом. А руки вдруг накрывают маленькие твердые груди. Сжимают. — Соврала, негодная девчонка…
— Игорь, пожалуйста, — всхлипывает и пытается судорожно подавить невесть откуда взявшуюся панику. Он это тоже чувствует. Опускает руки, разворачивает за плечи лицом к себе.
— Дина, девочка моя, в чем дело? — голос тихий и будто мягкий, но темные глаза смотрят цепко. Безжалостно.
— Ни в чем.
Так я тебе и поверил. Детка, я ворочал большими деньгами, когда ты ходила в памперс по-большому.
— Ты не любишь меня больше, Дина? — большой палец мужской руки очерчивает девичьи скулу, губы, подборок. — Я тебе неприятен? Слишком стар для тебя?
— Ну что ты!
Отлично. Чувство вины еще срабатывает, на нем и будем держаться.
— Я лысый, мне пятьдесят три, тело мое не выдерживает никакого сравнение с телами молодых двадцатилетних жеребцов…
— Перестань! Как ты можешь такое говорить! — а вот это искренне, без вранья. И славно.