"Твой отец был таким красавцем, Кристина. Он мог бы выбрать любую женщину Англии. Однако ему нужна была я. Я! Я просто не могла поверить своему счастью. Я была всего лишь симпатичной, по меркам светского общества, ужасно застенчивой и наивной, словом, полной противоположностью твоему отцу. Он был таким утонченным, изящным, но в нем таилось столько доброты и любви! Все считали его самым замечательным человеком на свете.
Но все это, было, ужасной ложью"
Запись в дневнике
1 августа 1795 года
Предстояла длинная ночь.
Маркиз Лайонвуд вздохнул и прислонился к каминной полке в гостиной лорда Карлсона. Небрежность его позы объяснялась чисто практической необходимостью: перенеся свой немалый вес на другую ногу, Лайон смог слегка унять пульсирующую боль. Рана по-прежнему постоянно беспокоила его, и резкая боль, молнией пронзившая коленную чашечку, никоим образом не улучшила его и без того мрачное настроение.
Лайон присутствовал на этом вечере по необходимости: его так долго уговаривали выполнить свой долг и вывести в свет его младшую сестру Диану. Нет необходимости говорить, что это доставило ему мало удовольствия. Маркиз подумал, что следует попытаться придать лицу приятное выражение, но это оказалось ему не по силам. Лайона слишком сильно мучила боль, чтобы его всерьез заботило, заметили окружающие его кислое настроение или нет. В итоге он остался при своей гримасе, которая стала его обычным выражением в последние дни, и скрестил руки на массивной груди жестом, полным смирения.
Граф Рон, верный друг Лайона еще со времен их бурной молодости в Оксфорде, стоял рядом с ним. Оба они считались красивыми мужчинами. Рон был темноволосым, со светлой кожей, шести футов роста, худощавым, безупречным в одежде и вкусе. Природа наградила его дерзкой усмешкой, которая заставляла дам забывать о его кривом носе. Их настолько завораживали его достойные зависти зеленые глаза, что все прочие недостатки оставались незамеченными.
Рон слыл дамским угодником. Матерей беспокоила его репутация, отцов волновали его намерения, а неразумные дочери тем временем, совершенно пренебрегая осторожностью, смело оспаривали друг у друга его внимание. Рон притягивал к себе женщин примерно так же, как мед влечет голодного медведя. Да, конечно, он был повесой, но перед ним невозможно было устоять.
Лайон, напротив, отличался поразительной способностью повергать в панику и бегство тех же самых милых и легкомысленных дам. Все признавали, что маркиз Лайонвуд может очистить комнату одним ледяным взглядом.
Лайон был выше Рона на целых три дюйма. Поскольку он обладал внушительными мускулами, создавалось впечатление, что он более массивен. Тем не менее его внушительная фигура не могла совсем уж отпугнуть наиболее решительных дам, которые были не прочь завладеть титулом. Как, впрочем, и черты его лица. Волосы Лайона были темно-золотистые чуть вьющиеся, длиннее, чем принято в обществе. Его профиль не отличался от профиля римских легионеров, чьи статуи выстроились вдоль Карлтон-хауса: скулы такие же аристократические, нос столь же классический, а рот столь же хорошо очерчен.
Только цвет волос Лайона ассоциировался с теплотой. Его карие глаза светились холодным цинизмом. Разочарованность сквозила во всех чертах его лица. Да и шрам не красил его. Тонкая рваная линия прорезала лоб, внезапно резко обрываясь в изгибе правой брови. Эта отметина придавала его лицу пиратское выражение.
Таким образом, сплетницы называли Рона повесой, а Лайона пиратом, но, конечно, никогда не осмеливались сказать им это в лицо. Глупые женщины не понимали, как подобные определения порадуют обоих мужчин.
К маркизу приблизился лакей.
– Милорд, вот бренди, которое вы заказывали. – Пожилой слуга церемонно поклонился, балансируя подносом с двумя большими бокалами.
Лайон подхватил оба бокала, передал один из них Рону и поблагодарил лакея, чем крайне изумил его. Тот вновь поклонился и оставил джентльменов одних.
Лайон опустошил свой стакан одним большим глотком.
Рон, заметив это, спросив, обеспокоенно нахмурившись:
– Тебя нога тревожит? Или же ты намерен напиться?
– Я никогда не напиваюсь, – заметил маркиз. И, уклоняясь от прямого ответа, добавил, пожав плечами:
– Нога заживает.
– Ты удачно отделался на этот раз, Лайон, – сказал Рон. – Теперь ты выйдешь из строя месяцев на шесть, а то и больше. И слава Богу, – добавил он. – Ричардс послал бы тебя в самое пекло хоть завтра, будь его воля. По-моему, тебе просто повезло, что твой корабль был уничтожен. Ведь ты теперь не сможешь никуда отправиться, пока не построишь новый.
– Я знал, чем рискуют-ответил Лайон. – Тебе ведь не нравится Ричардс, так ведь, Рон?
– Ему вовсе не следовало отправлять тебя с этим последним маленьким поручением, друг мой.
– Ричардс ставит государственные дела выше личных интересов.
– Выше наших личных интересов, ты хочешь сказать, – поправил его Рон. – Право, ты должен был уйти со службы вместе со мной. Если бы ты не был так нужен…
– Я ушел, Рон.
Граф не мог сдержать изумления. Лайон не зря опасался сообщать другу эту новость прилюдно: тот вполне мог издать громкий торжествующий вопль.
– Не надо так удивляться, Рон. Ты ведь уже давно; изводил меня уговорами уйти в отставку.
Рон покачал головой.
– Я это делал потому, что я твой друг и, очень может быть, единственный человек, кого беспокоит твое будущее, – сказал он. – Ты и так исполнял долг намного дольше, чем мог бы выдержать обычный человек. Я, например, не смог бы вынести этого. Так это правда? Ты действительно ушел в отставку? А Ричардсу ты сказал? – прошептал Рон, пристально глядя на Лайона.
– Да, Ричардс знает. Он не очень-то доволен.
– Ему придется с этим смириться, – пробормотал Рон и поднял бокал в приветственном жесте. – Тост, друг мой, за долгую жизнь. Желаю тебе найти счастье и покой. Ты заслуживаешь этого.
Поскольку бокал Лайона был пуст, он не поддержал тост. Да и вообще он сомневался в том, что пылкое пожелание Рона сбудется. Счастье – время от времени, конечно, возможно. А вот покой…
Прошлое никогда не позволит Лайону обрести покой. Это такая же недостижимая цель, как и любовь. Лайон смирился со своей долей. Он выполнил то, что считал необходимым, и не испытывал никакой вины. Только лишь самыми темными ночами, когда он оставался наедине с собой, его начинали преследовать образы прошлого. Нет, никогда ему не обрести покоя. Кошмары не отступят от него.
– Ты опять за свое, – заявил Рон, толкая Лайона, чтобы привлечь его внимание.
– Что я такого сделал?
– Распугиваешь дам своей хмурой физиономией.
– Приятно услышать, что я не утратил этой способности, – лениво протянул Лайон. Рон покачал головой.
– Ты что, собираешься находиться в прострации весь вечер?
– Возможно.
– Отсутствие у тебя какого-либо энтузиазма просто ужасно. Я лично в прекрасном настроении. Новый сезон всегда горячит мне кровь. Твоя сестра, наверное, тоже с нетерпением ждет приключений, – добавил он. – Боже, просто не верится, что этот ребенок наконец вырос!
– Диана действительно несколько взволнована, – признался Лайон. – Она уже достаточно взрослая, чтобы начать подумывать о замужестве.
– Она по-прежнему такая… порывистая? Я ее уже больше года не видел.
Лайон улыбнулся столь мягкой характеристике, которую Рон дал поведению его сестры.
– Если ты хочешь узнать, продолжает ли она попадать в различные переделки, поскольку напрочь лишена осторожности, то да, она по-прежнему порывистая.
Рон кивнул. Он оглядел комнату, затем вздохнул:
– Нет, подумать только! Какой цветник свежих прекрасных дам ожидает меня. По правде говоря, я думал, что мамаши побоятся выводить их в свет, если учесть, что Джек и его банда все еще несвободе.
– Я слышал, что воры посетили Веллингхэма на прошлой неделе, – заметил Лайон.
– И наделали столько шума! – перебил его Рон с ухмылкой. – Леди Веллингхэм даже слегла и поклялась, что она не встанет до тех пор, пока не найдутся ее изумруды. Странная реакция, на мой взгляд, если учесть, сколько просаживает ее муж за карточным столом. Он же отъявленный мошенник.