Он закурил еще одну сигарету, попросил принести бумагу, в которую было завернуто наше карри, и сказал, что мы выбросим ее в мусорный бак Джима. И воспользуемся телефоном, который висит в проходе между барными стойками. Сандор не любит, когда на ночь в нашей комнате остается бумага, пропитавшаяся запахами еды, а вот то, что там накурено, его не волнует. Мы спустились вниз, и я услышал из-за приоткрытой двери в салун грубые голоса. Кто-то расхохотался густым, бурлящим смехом, как будто рот у него был полон слюны. Сандор велел мне держать перед ним «Желтые страницы», а сам стал набирать номер. Он отметил пару адресов, паб под названием «Три бочки» и «Гостевой дом Линдси». В пабе сказали, что не смогут принять нас, что они больше никого не принимают на постой, а вот у Линдси согласились.
– Номер должен быть с двумя кроватями, – сказал Сандор.
Он знает, как сделать мне больно. И я никогда не буду получать от этого удовольствия. Я никогда не стану умолять его причинить мне боль, чего он, по всей видимости, от меня добивается. От этого мне стало больнее, чем тогда, когда он прадедушкиной бритвой порезал мне губу. Он повесил трубку и сказал, что мы едем туда завтра.
Газеты для нас роскошь – «Сан» или «Стар» для меня и «Индепендент» для Сандора. По воскресеньям я покупаю ему «Обзервер» и беру «Ньюз оф зе уорлд» для себя. Сандор говорит, что я читаю «Ньюз оф зе уорлд» только ради грязного белья и сенсаций, но это не так. Я читаю ее из-за Тилли. Она однажды сказала мне, что это лучшая газета для размещения объявления, потому что ее читает больше народу, чем любую другую воскресную газету, и что именно там поверенные размещают объявления для тех, кто указан бенефициарием[22] в завещаниях. Если после смерти какого-нибудь богача выясняется, что он не составил завещание или что у него нет близких родственников, они размещают объявление для дальней родни. Естественно, я ни на секунду не допускаю, что у меня вдруг объявится богатый умирающий дядюшка, о котором я никогда не слышал, и поверенные примутся разыскивать меня. Естественно, не допускаю. Но ведь в моем прошлом есть другие неизвестные люди, не так ли, люди, которых я, думаю, могу вспомнить. Мне иногда кажется, что однажды они примутся искать меня.
Вечера в нашей комнате очень длинные. Раз или два Сандор разрешил мне спуститься в бар, посидеть там за выпивкой. Выпивку я купил на деньги из своего пособия, так что Сандора я не обделил. Но сейчас он говорит, что не хочет, чтобы я показывался людям на глаза, особенно чтобы они видели, как изменилась моя внешность. Они не знают, что я один и тот же человек, если не сообразили, что человек с голым лицом и желтыми волосами – это Джо Херберт. А вот человек из индийского ресторана кое-что понял. И если уж он заметил, то умный соотечественник поймет и подавно. И какой вывод он сделает? Сандор, естественно, не считает Джима умным.
Так что вниз я спуститься не могу. Я уже поменял номера на машине. Собрал вещи. Прочитал «Сан» и всю «Индепендент», и мне нечего делать, кроме как сидеть на стуле и смотреть на лежащего на кровати и читающего Сандора. Он подложил себе под голову обе наши подушки и добавил к ним скатанную простыню, а читает он «Аббатство кошмаров»[23]. Тишину вокруг нарушают звуки, доносящиеся с разных сторон. Внизу звякают стаканы, как при чоканье или когда их ставят на нечто твердое и холодное; слышен гул голосов, хотя слова различить невозможно, редкие взрывы смеха, аплодисменты. Там играют в дартс, – вероятно, сегодня вечер дартса. Все это никак не действует на Сандора, который читает, переворачивая одну страницу за другой.
Однажды я прохронометрировал его с помощью цифровых часов с секундной стрелкой. Эти часы дала ему мать, и он их ненавидел, так что я взял их себе. Когда это роман, прочтение страницы занимает у него максимум пятьдесят пять секунд и минимум тридцать три секунды, но когда это нечто более сложное, я бы сказал, у него уходит максимум минута и пятнадцать секунд и минимум пятьдесят семь секунд на страницу. Хронометрирование и вычисление среднего – интересный способ провести вечер. Если он об этом и знал, то ничего не говорил. Сомневаюсь, что знал.
Было около одиннадцати, когда он заговорил со мной. За два часа он не произнес ни слова. Звонок, прозвеневший внизу, пробился через его стеклянную стену, или это было простым совпадением – то, что он отложил «Аббатство кошмаров» именно в тот момент. Он сказал мне:
– Только подумай, эти все, там, – что, по-твоему, они делают?
– Выпивают и идут домой, – сказал я. Из-за долгого молчания мой голос прозвучал надломлено. Естественно, я произнес не то, в очередной раз вляпался.