— Сами знаете, к чему это приведет, — заявила женщина, жившая в доме рядом с нами, — к тщеславию!
— А в Соединенных Штатах, — попыталась я защищаться, — в каждом доме есть водопровод, и все принимают ванну каждый день.
— Если это так, — возмутилась моя собеседница, — то они настоящие грязнули.
Мама так расстроилась, что я погладила ей плечи. От нее остались кожа да кости.
— Просто мне хочется, чтобы от меня приятно пахло, — объяснила я. Подумав о том, сколько тяжелой работы мне приходится выполнять, мама заплакала. Соседка ушла и стала всем рассказывать, будто я так расстраиваю мать, что та плачет.
Летом мне исполнилось четырнадцать. Мамины платья пришлись мне впору. Ростом я была с нее, но полнее и статнее. Никто не учил меня, как следует держаться. Просто у меня была такая походка. (По словам Луи, своей походкой я «провоцировала».) Несмотря на мою строгую и скромную одежду, на меня начали оглядываться мужчины.
Однажды, увидев, как я иду через площадь к рынку, отец взбеленился. Он подбежал ко мне и схватил за плечи:
— Ты чего это задом крутишь? — спросил он раздраженно, дыша на меня перегаром.
Я посмотрела на него с таким глупым и растерянным видом, что он смутился.
— Я хочу сказать: иди прямо, как подобает молодой девушке. Незачем так раскачиваться.
— Я и так иду прямо. Некогда мне прохлаждаться.
— Ты только подожди, детка, и к нам придет удача, — произнес он, чтобы задобрить меня. Я всегда верила в его удачу, и отец знал об этом.
А пока я довольствовалась малым. Мне нравился блеск отполированной поверхности дерева, яркое пламя аккуратно сложенных дров в камине, темно-розовый цвет вощеного кирпича. В погожие дни я ежечасно выбегала в сад, чтобы посмотреть на нависший над нашим плоским, как ладонь, городом, в котором ни облачка, кричаще синий, будто мамина супница, небесный свод. Летом поднимался туман, а в июне бесконечно долго надвигались влажные сумерки. Зимой, куда ни кинь взор, глаза резала белизна снега. На окраине города белизна окрашивалась лиловой дымкой, на фоне которой вырисовывались силуэты ветряных мельниц.
В ту зиму, мчась на коньках по замерзшей реке, я влюбилась.
Однажды в воскресенье на льду появился отряд настоящих солдат, и мы с моей подругой Люсией готовили им угощение. Я была высокой и широкоплечей («Если не перестану расти, дотянусь до неба», — сетовала я), а Люсия — низенькой и толстой. Изображая кавалера, я без труда кружила по льду, как вдруг поймала на себе взгляд белокурого молодого человека. Потом еще и еще. Став рассеянной, я поскользнулась и зацепилась коньком за конек Люсии. Мы обе упали, задрав нижние юбки. Чтобы не травмировать при падении руку, я выставила ее вперед. Увидев, что такие большие девочки упали, вокруг нас со смехом собрались дети. Едва поднявшись на ноги, я помчалась прочь.
Блондин полетел следом за мной, потом, обогнав меня, круто повернул. Чтобы не натолкнуться на него, я выставила вперед руки, и он схватил меня за запястья. Отдышавшись, он представился. Это был Эйзе де Хове, сын бургомистра. Ему уже исполнился двадцать один год, и форма была ему к лицу. Я впервые заметила, какие у него длинные ресницы.
— Пошли в палатку, угощу, — промямлил Эйзе, узнав, что я Герши Зелле и слишком молода и бедна для него. Смутившись, он заговорил на местном наречии точь-в-точь, как мой папа, когда ему хотелось подразнить маму.
Угостив меня кофе, Эйзе стал изображать этакого добряка, пожалевшего маленькую девочку. Подобного отношения я не желала терпеть и принялась флиртовать. Хотя у меня это получалось неуклюже, я видела, что он считает меня неотразимой.
Ночью я обнаружила у себя на груди синяк — след от латунной пуговицы на мундире Эйзе. То был первый сувенир любви: как он меня поцеловал, я не помнила. Помню только, что его усы щекотали мне нос, и я боялась, что вот-вот чихну. Но я была счастлива от того, что он так крепко прижал меня к себе, что мне стало больно. Весь день я тыкала пальцем в синяк, чтобы испытать хоть небольшую боль.
Я пообещала встретиться с ним на другой день. Но когда наступила пора ехать, выяснилось, что мои коньки забрал Ян. Тотчас забыв всю свою терпимость и любовь к младшему брату, я его возненавидела и надела ржавые мамины коньки. День был хмурый. Над головой собрались снеговые тучи. Никого, кроме ребятни, игравшей деревянными шайбами, на реке не было. Вдали я увидела Яна, старавшегося держаться в стороне от меня. Но Эйзе не было.
В тот вечер я нарушила детский кодекс чести и пожаловалась отцу на Яна. Узнав, что новые, подозрительные друзья Яна украли у него коньки, папа раскричался и жестоко избил Яна. С тех пор Ян меня сторонился.