Однажды вечером, когда мы остались одни и не надо было идти в гости, я подождала, когда подадут кофе, и, набрав в легкие воздуху, проговорила:
— Милый, что ты скажешь по поводу этого испанско-американского конфликта? Мне кажется, это верх глупости. А ты как считаешь? Ну а что если Америка создаст флот, ни в чем не уступающий британскому или голландскому? Как ты думаешь?
Сначала он посмотрел на меня с испуганным, чуть глуповатым видом, а потом принялся хохотать. Никогда еще не слышала я от него такого смеха. Я почувствовала себя уязвленной.
— А другие мужчины находят, что я умна, — заявила я.
— Да неужели? — спросил он, желая меня подзадорить, но смеяться перестал.
Он долго расспрашивал меня, главным образом об офицерах. Ван Рееде, Схуте и прочих. Не флиртую ли я с ними? Не пристают ли они ко мне? Уж не затем ли я стараюсь казаться такой начитанной, чтобы обратить на себя внимание кавалеров? Он был подозрителен и несправедлив, и я очень расстроилась.
— Подойди ко мне, — произнес он наконец.
Хмурая и утомленная, я приблизилась, и Руди обхватил меня за талию.
— Ты молода, — сказал он, — но ты моя жена. Ты меня любишь?
— Да, — ответила я.
Он посадил меня на колени и обнял.
— Тебя огорчает, что я становлюсь старым и толстым?
— Не очень, — проронила я, прижимаясь к нему. Бедный мой. — Все мы люди. Иногда это трогает мое сердце.
— Я по-прежнему твой красавец капитан?
— Да, милый Руди.
— Дитя, — произнес он, теребя мне шевелюру. — Дитя, которому всего двадцать один год. — Он вздохнул.
Я растерялась. Я совсем забыла, что Руди все еще считает, будто мне двадцать один год. Было слишком поздно сообщать ему о том, что мне девятнадцать. Ведь у меня уже есть один ребенок, а второй в проекте. В расстроенных чувствах я закинула голову назад и поцеловала его.
— Я в большей степени дитя, чем вы думаете, красавец капитан.
— Вот и ладно. А теперь спать. Папа Руди должен еще поработать.
— Выходит, ты не сердишься на меня за то, что мне так весело живется в Маланге?
— Конечно, нет. Бегом в постель.
Было за полночь, когда я проснулась и увидела, что он стоит у моей кровати.
— Ты говоришь, что любишь меня?
— Да, — ответила я, протягивая к нему руки. У него был строгий вид, и он казался трезвым.
— Докажи! — произнес он, грубо схватив меня за локти.
— Ну, разумеется! — с облегчением улыбнулась я. Но убедить его в том, в чем ему хотелось убедиться, я не сумела. Он только с виду казался трезвым. В действительности он был пьян в стельку. Он отчаянно пытался доказать свою любовь, но не смог сделать это. Я измучилась, он был в отчаянии, и, когда он уходил, мы не сказали друг другу ничего.
Жилось мне по-прежнему легко и весело. Так продолжалось до мая. Потом я очень растолстела и начала чувствовать недомогание. Пора было угомониться и ждать рождения ребенка.
Перемена в моем положении раздосадовала меня. Правда, у меня был Янтье, хорошевший с каждым днем. Кроме того, каждый день ко мне приходила Алида. Мы сплетничали и придумывали планы на осень. Ожидалось празднование в честь коронации нашей королевы. Ван, муж Алиды, вместе со Схутом сочиняли музыкальную драму и хотели, чтобы я исполнила роль королевы Сказочного королевства. Предложение это мне так понравилось, что я забыла сказать Алиде, что не умею петь.
Руди со мною почти не разговаривал и передвигался очень медленно. По утрам он так долго собирался, отыскивая свою фуражку, трость и бумаги, что мне хотелось реветь. Бывало, он раза три или четыре возвращался с дороги, забыв какую-нибудь вещь, и все домашние ждали, когда же он наконец уйдет, чтобы они могли прийти в себя. Однажды утром он собирался так долго, что я заплакала. Услышав радостный вопль сына, я кинулась к нему, но поскользнулась на натертом до блеска паркете и упала.
Когда я очнулась, хмурая акушерка-голландка заявила, что, если Господь позволит мне сохранить ребенка, произойдет чудо. Руди часами сидел у моей постели и обливался слезами.
Выкидыша не было, но весь оставшийся срок беременности я ходила с распухшими руками и безобразной, в пятнах, кожей. Меня совсем замучила лихорадка, а из-за инфекции глаз я почти ослепла. Некрасивая и несчастная, я сидела дома и не желала видеть даже Алиду. Руди надо было уехать в глубь острова, и я пожурила его за то, что он меня покидает, хотя в душе была рада его отъезду.
Бэнда-Хуана-Луиза оказалась худым, кожа да кости, ребенком с огромной головой, разорвавшей мои внутренности. Мучения продолжались двадцать два часа, после чего мне заявили, что детей у меня больше не будет, что я не должна кормить девочку сама и что я едва не умерла. Мне не хотелось не только кормить, но даже видеть ее. Я слышала, как она целыми днями плачет у себя в детской.