— Восхитительно! — скрипучим, как у попугая, голосом, от которого задрожали подвески на люстрах, вынесла в конце концов свой приговор принцесса Радолин. И тотчас вслед за ней в разных концах помещения стали повторять это слово, лишь мадам Маллуа высказала собственное мнение: «Очаровательно!» В ее устах то было высочайшей похвалой.
Грызя ногти, хотя прежде никогда этого не делал, я ломал голову. Неужели мы неудачно составили программу? Нет. Ну, конечно, нет. И артиста, и зрителей мы должны подвести к кульминации. Ну а если мы утратили их интерес? Что, если они разойдутся по домам, бормоча «восхитительно»?
Я едва успел послать Мата Хари воздушный поцелуй, придав лицу счастливое выражение. У нее было суровое, бесстрастное, сосредоточенное выражение, какое бывает лишь у ребенка или художника.
Теперь сцена представляла собой сад. На лазурном небе висела луна, на полу были разбросаны охапки свежесорванных цветов. Появилась Герши — девственная индийская принцесса, ожидающая возлюбленного, который так и не придет.
Кто из нас не создавал в своем воображении такую девственницу?
Это была та самая Герши, которая ела взбитые сливки, облизывая губы. Моя девочка, дочь Лилит, дитя с древней, мудрой, поистине женской душой, обожавшая сосать леденцы, кататься на карусели и лазать по деревьям.
Она передвигалась точно ребенок, каким и была в детстве, проведенном неведомо где. Мне, своему исповеднику, создателю, она не однажды рассказывала о детстве, и всякий раз иначе. Где была правда, я так и не выяснил. Возможно, правда или, скажем, факты были слишком неприглядны, и она не могла посмотреть им в лицо. Зачастую Герши была до глупого откровенна. Возможно, евразийцам нужно придумать себе прошлое, чтобы суметь жить в настоящем. Я лично не могу себе представить, что это такое — иметь в своих жилах смешанную кровь. Кем бы она ни была, никто не смог бы научить ее двигаться таким образом. Даже жрицы храма, в котором, по ее утверждению, ее воспитывали. Убежден, что Герши — Мата Хари — в отличие от других девочек и мальчиков, которые в детстве раскачивались по-утиному, всегда ходила таким образом. Ее «прежняя душа», скорее всего, выразилась в походке.
Ее лицо было благостным и невинным. Кожа наводила на мысль о золотисто-смуглых восточных базарах и напоминала оттенком лепестки лютика. Голова походила на цветок, покачивающийся на стебле тела девочки, будущей женщины.
Нашим избалованным зрителям стало не по себе. Женщины, редко приходившие в экстаз, вспоминали давно утраченную ими невинность. Мужчины испытывали влечение, возможно, к собственным дочерям.
Мне захотелось сказать им всем, что она гораздо старше, чем кажется, чтобы рассеять их смущение, что она женщина и мать, изображающая подростка.
Грустные воспоминания, которые охватили зрителей, были настолько сильны, что я, оставаясь на ногах, словно потерял сознание. Очнулся я в ту минуту, когда Мата Хари поднесла к лицу цветок страсти, как бы обещая стать однажды женщиной.
Сначала неуверенно, потом дружно зазвучали аплодисменты. Когда наступила тишина, аплодисменты вспыхнули вновь то в одном, то в другом конце зала. Я понадеялся, что они не будут стихать до самого конца. Но окончательный приговор еще не был вынесен.
Во время антракта я остался с Герши. Мы с ней молчали, нас обоих била дрожь. Она полулежала в кресле в импровизированной артистической уборной слева от ротонды. Комната представляла собой хранилище глиняных статуэток, изображавших парсов, несущих предметы для религиозного обряда. Там же стояла уменьшенная копия «башни молчания», находящейся в Бомбее. На нее возлагали умерших, которых пожирали стервятники. Время от времени я бормотал что-то вроде «великолепно» или «захватывающе», избегая слова «ravissant»[30]. Она лишь молча смотрела на меня огромными темными глазами, в которых стояли слезы.
Энергично постучавшись, вошел помощник Гиме — Робер Мулен. Я недолюбливал этого проныру, у которого все справлялись о здоровье его хозяина. У него был лакейский склад ума, даже фигура, угоднически наклоненная вперед.
— Леди Мак-Леод, — восторженно произнес он, нагнувшись, чтобы поцеловать ей руку. Потом повернулся ко мне, как бы показывая, что сообщение относится к нам обоим. — Месье Гиме позднее придет сюда сам, но сейчас желает остаться на людях, чтобы никто не заподозрил его в сговоре.
— О каком сговоре может идти речь? — обиделся я, — Что может быть за сговор между антрепренером и артистом?