— Валяться, — ответила она, потягиваясь своими великолепными конечностями.
— Наверное, будет репетировать роль священной жрицы. Изображать невинность с голым задом, — сказал я в тот вечер Мишелю Эшегарре. Оставив Герши, я пошел к своим изгнанникам, по которым очень соскучился. Лишь один Григорий находился поблизости и мог видеть Герши. Разумеется, во время турне мы не поддерживали с ним связи, но, как только возвращались в Париж, всякий раз собирались вместе. Так продолжалось до ее дебюта в «Музее Гиме».
— Теперь это ни к чему, — сказал практичный баск.
— Хотелось бы, чтобы ее поступки были предсказуемы, — посетовал я.
— Неужели? — спросил Мишель.
— И чтоб она была правдивой.
— Ну, это невозможно.
— А вы знали, что, впервые попав в Париж, Герши поселилась в публичном доме?
Выпучив глаза, Мишель поднял прямые брови.
— Правда, она там только жила, а не занималась «ремеслом». По ее словам, жить там было любопытно и недорого.
— Зачем же она переехала? — поинтересовался Мишель. — Ведь истинно невинных трудно шокировать.
— По ее словам, хозяйка заведения перевела ее в комнату, похожую на купе в железнодорожном вагоне, и ей стало дурно.
— Очень похоже на нашу Герши.
— Почему ты не уговорил Таллу и Хайме прийти и встретиться с Герши?
— Пусть она сама нас пригласит, — с невозмутимым лицом ответил Мишель. — Или она больше не изгнанница?
Я не смог ни ответить ему, ни объяснить, что Герши так же горда, чудачка, как и они сами.
В квартире Герши всегда было множество цветов, которые присылали ей поклонники. Помятая бронзовая чаша, использовавшаяся для этой цели, постоянно была наполнена визитными карточками и любовными посланиями. То и дело приходили посетители, приносившие щедрые дары, если видели, что к ним относятся благосклонно.
Парадную дверь квартиры Герши охраняла мадам Шенне, представительница клана консьержек, личность с заячьим носом. Из всех поклонников ее жилицы старуха выделяла месье Валлона-отца, богатого лионского торговца, человека влиятельного, и использовала его для своих целей. Между тем Тереза, горничная Мата Хари и жена ее повара, существо романтическое, предпочитала Валлона-сына. Валлоны — отец и сын — вели не только осаду сердца дамы, но и войну друг с другом. Мне самому по душе кое-что попроще, поэтому я предпочитал Жака дю Мана, который играл в эту игру и прежде, причем умело и проявляя щедрость.
Герши никому не оказывала предпочтения. Но я всегда был у нее под рукой.
— Ты моя тень, а Григорий мой верный пес, — заявила она. — Вдвоем ограждаете меня от бед.
— Но не от долгов, — заметил я, когда Мата Хари начала приобретать драгоценности.
— Будет что закладывать, — объяснила она весело.
На этот раз в ней говорила Герши. Та самая Герши, у которой, как у всякой мещанки, на счету был каждый франк.
Когда она пригоршнями извлекала из вазы визитные карточки и протягивала их мне, она тоже оставалась Герши.
— Неужели они готовы жениться на Мата Хари?
— Голубушка! — воскликнул я, потом неохотно закончил: — Нет, голубка, не готовы.
— Но ведь на оперных певицах женятся. И на актрисах тоже, — возразила она.
— Ты же была замужем, — уклончиво ответил я. — По-моему, тебе это было не по душе.
Она лишь посмотрела на меня глазами, в которых отразилась бездонная тоска, и положила записки снова в вазу, которую я взял у нее из рук и стал изучать имена.
— Де ля Сюр… Дю Ман… Ренан… Валлоны… Любопытная коллекция, дорогая моя.
— Однажды бедная Мата Хари влюбится, — проговорила она печально. Потом, закатив глаза, улыбнулась, как девчонка, и прибавила: — Тогда берегись!
Весна была поздней и чудной, дождь мягок, как шерстка котенка, и каштаны на бульварах походили на свечи в алтаре. Когда небо прояснялось, по нему плыли барашки облаков, улицы наполнялись людьми, гулявшими весь день, словно находясь не в Париже, а в Испании, где вечный праздник.
Представления наши устраивались все реже, но мы готовились к осени, чтобы выступать в «Олимпии». Новые костюмы. Два новых танца. Новое музыкальное сопровождение. На это у нас было лето. Своим «девочкам», как я иногда называл Герши и Мата Хари, я предложил совершить путешествие. Например, в Италию.
Герши нервничала, но уезжать из Парижа не хотела. Вероятно, чувствовала, что Мата Хари может существовать только в Париже.
— Что нам делать в Италии? — спросила она. — По сторонам глазеть?
В тот вечер я сидел на резном, с высокой спинкой, стуле, наблюдая за ней, и злился. Подложив под голову соединенные замком руки, Григорий лежал на персидском ковре в своей блузе с расстегнутым воротом, похожий на большого лохматого и несчастного зверя. С надутым лицом, выпятив полную нижнюю губу, Герши ходила взад и вперед по комнате. Перед этим мы пообедали все вместе — львица, ее тень и верный пес.