А Герши стала обходить всех, произнося «тсс», в то время как я пытался философскими разглагольствованиями утихомирить буянов.
Вдруг Григорий закрыл глаза и упал на пол перед двумя девушками, певшими дуэтом в «Пти-Казино» и выходившими на панель в свободное от основной работы время. Хайме и Мишель подняли его за голову и за ноги. Я проводил их в спальню. Раскачав, они швырнули его на роскошную кровать Герши. Та вошла следом за нами и сложила руки Григория на груди. Затем, наклонившись, поцеловала его в вялые, как у ребенка, губы и задернула розовые занавески. Прижав палец к губам, она на цыпочках вывела нас из спальни, хотя разбудить его могли лишь трубы Страшного суда.
В прихожей, все еще шагая на цыпочках, Хайме остановился у скульптуры нубийца в тюрбане и со светильником наподобие факела в руках.
— Какое чудовище! — возмутился Хайме, махнув своим красным платком в сторону толстых черных ног. Действительно, скульптура была ужасно безвкусной. В этом случае чувство меры изменило Герши.
Но поскольку Хайме говорил с кошмарным акцентом, Герши его не поняла и заявила, что скульптура принадлежит ему.
— Не надо мне такого подарка! — содрогнулся Хайме и закрыл глаза.
— Да, да, это подарок, — сказала Герши, но тут ее внимание отвлек мим, который, изображая канатоходца, шел, ступая по одной линии вдоль трещины в полу.
— Разве все это не великолепно? — проговорила Герши, положив на плечо ему руку, и клоун изобразил, с помощью пантомимы, как он едва не упал, с трудом удержавшись на проволоке.
Несколько минут спустя она с трудом приволокла нубийца вместе с его светильником к ногам Хайме, который восседал на стуле с высокой спинкой, упершейся в панель между окнами.
— Это тебе, — сказала она. — Я не забыла, дорогой друг. Все для тебя.
— Me са'о en Dios, — свирепо выругался Хайме. — Стебал я эту черную образину.
— Ты чего это себе позволяешь? — спросила Талла.
— У тебя грязное воображение, — ответил Хайме, и Талла снова расплакалась.
— Но я хочу, чтобы ты взял ее. Ты же сам сказал, что скульптура тебе нравится, — запротестовала Герши. — Я хочу, чтобы все были счастливы.
— Тогда спасибо, — с поклоном поднялся Хайме. Взяв произведение искусства из рук Герши, он отвернулся и раздвинул тяжелые портьеры… Был час, когда мрак постепенно сменяется самым темным оттенком синего цвета, — предрассветный час, когда умирающие испускают дух, когда ночь терпит поражение. Открыв окно, Хайме оттолкнул от себя скульптуру. Не задев балкона, она упала вниз. С улицы послышался вопль, потом крики и мужской голос, зовущий полицию.
— Полиция! — закричал что есть мочи и я.
В комнате мгновенно воцарилась тишина. Наши гости были из тех, кто не вызывает, а избегает полицейских.
— Уходите! — скомандовал я, размахивая руками. — Живо! Вот сюда.
Повинуясь моим распоряжениям, гуляки не стали мешкать, а торопливо забрали свои подарки и вслед за мной прошли через спальню и спустились по наружной лестнице. Я сказал шепотом, чтобы они не шумели, и велел двум девушкам проводить Таллу, шатавшуюся под тяжестью подарков, которые надавала ей Герши, но оставить их отказывалась. Во дворе появились жандармы. Из открытой двери консьержки на них падал желтый свет. Гуляки, успевшие спуститься, спрятались в тени и прижались к стене, а те, кто находился на ажурных ступенях, застыли как статуи.
Мадам Шенне, которая хныкающим голосом заявила, что крепко спала и не слышала никакого шума, провела flics[33] через двор по парадной лестнице. Вся наша шатия-братия тотчас исчезла из поля зрения.
— Входите же, господа, — услышал я призывный голос Герши, доносившийся из прихожей. Это был голос беспомощной женщины, обрадованной появлением стражей закона и порядка. Величественным жестом она пригласила жандармов в гостиную, где царил невообразимый хаос.
— Мадам Мата Хари, — произнес я по-отечески, в то время как она с деланным ужасом осматривала комнату. — Что натворили!..
Я лихорадочно думал, как найти выход из положения, но на выручку мне пришла Герши, хотя она и была пьяна.
— Ах, эта молодежь, — проговорила она грустно-снисходительно. — Студенты! Они восхищаются моим искусством и часто врываются ко мне в дом. Я сожалею, господа. — Она говорила так убедительно, очаровательно сжимая пальцы рук и всем своим видом выражая огорчение, что я и сам поверил ей.
— Так, так. — Самый старший из полицейских поджал губы. Потом достал блокнот. — Не назовете ли несколько фамилий?
— Пожалуйста, — ответила Герши. — Позвольте представить вам моего импресарио, месье Лябога. — Затем, прижав ладонь ко лбу, чуть покачнулась и беспрепятственно вышла из салона.