Без танцовщиц, без декораций, на голой сцене, освещенной лишь жутковатыми огнями рампы, выступать было трудно. Никто не ожидает многого от рабочей репетиции, да и певцы при таких обстоятельствах едва слышно выводят свои арии, однако ей было необходимо показать нечто необычное, какую-нибудь изюминку.
Герши попыталась это сделать, принимая позы в своих живописных одеждах, попыталась воссоздать свойственную ей некогда остроту впечатления за счет натренированных мышц. Зрелище было просто ужасное. С сытым, обласканным солнечными лучами лицом, она была красива, как картинка, и бросала в трепет не более успешно, чем кусок мяса, находящийся в движении. Обнажившись окончательно, она стала столь же «эротична», как хорошенький младенец, играющий на медвежьей шкуре.
Случайные зрители в конце зала разошлись один за другими, сохранив прежнее мнение об артистке. По опыту они знали, что всегда следует придерживаться собственного мнения. Я, возможно, и сдержался бы, если бы не два обстоятельства. Первым из них была полнейшая безмятежность этой чертовки.
— Ну как, папа Луи? — наклонив голову, она улыбнулась в ожидании похвалы. Словно я — один из Валлонов.
— Ни к черту не годится, — ответил я.
Я произнес это в присутствии музыкантов, которые, сделав вид, что ничего не слышали, стали торопливо собираться.
Признаюсь, мне доставило удовольствие видеть, как эти огромные темные глаза расширились от ужаса. Я осознал, чего мне не хватает в ней: печали, чувства прошлого, которое невозможно забыть и которое прежде сквозило даже в самой сердечной ее улыбке, в показной веселости. Уже давно она стала такой же довольной своим существованием, как корова, пасущаяся на лугу. Повернувшись на каблуках, я направился к музыкантам, чтобы расплатиться с ними.
Пробираясь между штабелями декораций к артистической уборной, я решил отчитать Герши — не сурово, но достаточно серьезно. Строгая диета. Упорная работа без свидетелей, со мной в роли аккомпаниатора. Меньше свиданий. Снова тяжкий труд — основа совершенствования искусства!
Прикрыв ладонью глаза, подросток с заячьими зубами, сметавший метлой пыль, какая накапливается в бездействующем театре, глядел на просцениум. Во мраке зрительного зала, среди плюшевых кресел, обтянутых муслином, где даже настенные бра были закрыты чехлами, кто-то заворочался.
— Эй, — бесцеремонно крикнул подросток.
— Ну что? — На первом ряду, у самой оркестровой ямы, возникла чья-то жалкая фигура.
— Эй, папаша. А кто эта jeune fille hollandaise[35]?
— Сезон открывает Мата Хари. Ничего пышечка, а?
— Вот уж точно.
Когда я добрался до гримуборной, меня всего трясло. Если бы этот мерзавец назвал ее «полукровкой» или «шлюхой» или дал ей иной оскорбительный эпитет, я был бы спокоен. Мы уже слышали такие нелестные определения. Завсегдатаи галерки недаром платят свои деньги. Но jeune fille hollandaise…
Я подождал, когда уйдет костюмерша. Старая Мадлена так обрадовалась, когда вновь вернулась к своей хозяйке, что то и дело расточала ей комплименты. Выставив плечо в мою сторону, Герши поцеловала ее в обе щеки, и каждая из женщин пожелала другой успеха и славы в наступающем сезоне.
— Будут стоять в проходах и аплодировать тебе. Вот увидишь, милочка. — С этими словами Мадлена вышла, продолжая хлопать своими мозолистыми ладонями со скрюченными пальцами.
— Теперь, когда ты избавилась от своих подхалимов, — сварливо начал я, — давай поговорим начистоту.
Охваченный холодным гневом, я сверлил Герши взглядом. За два с половиной года нашего знакомства я никогда еще не обращался с нею подобным образом. Назидательный тон и вспыхнувший во мне гнев поразили не только меня самого, но и ее.
Герши, застегивавшая в эту минуту перчатки, нервно произнесла:
— Не понимаю, о чем ты.
Она все отлично понимала. Как и я. Герши сознавала, что она стала отрываться от тех истоков, которые питали ее искусство танца, — искусство, отражавшее трагизм жизни.
Каковы были эти истоки, не имеет значения. Она лгала так же легко, как дышала. Одна ложь нанизывалась на другую. Так некоторые женщины красят свои волосы в разные цвета до тех пор, пока не забывают подлинный их оттенок. Я давно оставил все попытки установить «факты». Обладая аналитическим складом ума, я тем не менее понимал, что это несущественно. Какое имеет значение, где она научилась поклоняться кумирам — на берегах Ганга или на побережье Явы. В глазах ее я прежде видел отблеск страшных воспоминаний, которые на всю жизнь врезались в ее сознание. Их следует пробудить в ней снова.
— Сходи отмени свидание с очередным Валлоном и возвращайся назад, — приказал я.