В последнее время я грустила, — призналась королева. — Но всё пройдёт, Рихенца. Как всегда.
— Дай Бог, — тихо отозвалась девушка.
Ей хотелось, чтобы бабушка была не такой сдержанной, потому как, обсуждая тревога Алиеноры, они коснулись бы и тревог Рихенцы. Девушка тяжело переживала утрату матери и подозревала, что «грусть» Алиеноры представляет собой затянувшуюся скорбь по родным, которых унёс судьбоносный прошлый год. Дочь, умершая в чужой земле. Женщина, ставшая самой близкой из подруг. И супруг, бывший товарищем, возлюбленным, врагом и тюремщиком. Рихенца достаточно наблюдала за Алиенорой и Генрихом, чтобы понять — их соединяли непростые, переменчивые и неоднозначные связи, которые сторонним людям не просто было уяснить. Но для их внучки казалось вполне естественным, что бабушка радуется смерти короля, избавившей её от заточения, но печалится о нём, как о человеке.
Алиенора погладила внучку по щеке.
— Ты очень дорога мне, — промолвила она. А потом добавила деловито: — А теперь мне надо поговорить с замковым капелланом насчёт обещанного алтарного покрова. А ты, милая, ступай встречать своего супруга.
Проследив за взглядом бабушки, Рихенца убедилась, что Жофре действительно въехал во двор, и на губах её появилась улыбка. Суженый пришёлся ей по сердцу, и, вознося молитвы за дядю Ричарда, девушка ещё более пылко просила Всевышнего уберечь также и Жофре в той политой кровью земле, по которой некогда ступал Иисус Христос. Она помахала мужу, а затем снова повернулась к бабушке. Но Алиенора уже ушла.
Алтарное покрывало Алиенора упомянула в качестве предлога, чтобы свернуть разговор. Ей никогда не давалось просто открывать душу, особенно перед лицами одного с ней пола. У неё имелись только две доверенные подруги: сестра Петронилла, да кузина Генриха Мод, графиня Честерская. Петронилла умерла давно, а вот потеря Мод ещё ранила, потому как случилась всего полгода назад. Бросив взгляд через плечо, Алиенора увидела, как Рихенца спешит навстречу мужу. И зашагала к часовне.
Та в такой час была пуста, и на королеву тишина подействовала успокаивающе. Задержавшись, чтобы омочить пальцы в чаше со святой водой, предназначенной специально для клириков и знати — даже в церкви не забывали о классовых различиях, — она миновала неф. Преклонив колена перед алтарём, Алиенора вознесла молитву об утраченных близких. Вильгельм, первый умерший из её детей, — разрывающий сердце образ крошечного гробика до сих пор стоял перед глазами. Хэл, золотой мальчик, растраченная впустую жизнь. Жоффруа, слишком скоро призванный Господом. Тильда, нежная душа, наверняка избавленная от тягот чистилища. Мод, которая была близка, как кровная сестра. И Гарри, имя, одинаково часто звучавшее как благословение и как проклятие.
— Requiescat in расе[5], — прошептала королева и с трудом поднялась.
Это тихое уныние застало её врасплох. Оно не было сокрушительным или изматывающим, напоминая скорее небольшой жар, но тянулось уже несколько недель, начиная с рождественских праздников. И поскольку Алиенора-пленница овладела умением, не дававшимся Алиеноре-королеве или герцогине, а именно способностью прислушиваться к себе, она задумалась над причиной такого состояния. Быть может, Рихенца права? Не подпитывается ли печаль материнским беспокойством?
Бог свидетель, для страха есть причины. Мало ли тех, кто, приняв крест, не вернулся обратно? Утремер стал кладбищем для тысяч крестоносцев из далёких стран. Обретя свободу, Алиенора совершила неприятное открытие, касающееся старшего из живых сыновей. Ричард с ранних лет снискал лавры полководца, заслужил оправданную репутацию в том, что в их мире ценилось выше всего — военном ремесле. Однако его здоровье оказалось не таким крепким, как можно было представить по наружности. Королева узнала, что молодой человек подвержен приступам четырёхдневной лихорадки, подхваченной во время кампании в Лимузене. А в Святой земле куда чаще умирали от заразных болезней и адской жары, чем от сарацинских сабель.
А быть может, виной воспоминания о прошлом лете? Так много всего произошло, так стремительно. В день, когда её супруг испустил последний мучительный вздох, она являлась пленницей короны. А с наступлением ночи превратилась в могущественнейшую из женщин христианского мира, единственного человека, пользующегося полным доверием нового короля Англии. Весть о кончине Мод настигла Алиенору вскоре после коронации Ричарда. Письму из Германии о смерти Тильды потребовалось больше времени. Но досуга оплакивать ушедших не было, потому как в те первые недели царствования Ричарда они с сыном неслись, словно подхваченные вихрем.