Королева подождала немного, но напрасно. Тогда она поменяла тактику.
— Теперь мир должен казаться тебе пугающим, — тихо сказала Джоанна. — Не могу даже представить, какое одиночество ты чувствуешь. Однако ты не так одинока, как кажется, Алисия, уверяю тебя.
И снова её слова утонули в молчании. Джоанна обычно хорошо ладила с детьми, но разумеется, ей никогда не приходилась прежде сталкиваться с таким горем.
— Между нами есть кое-что общее, девочка. Когда я приехала на Сицилию, мне было столько же, сколько тебе, всего одиннадцать. Путешествие я запомнила слишком хорошо, потому как никогда не ощущала себя такой несчастной. — Доверившись инстинкту, королева заговорила успокаивающим тоном, будто с испуганным жеребёнком. — Меня тошнило, Алисия, и я день и ночь кормила рыб. Тебя тоже укачивало? Мне пришлось так плохо, что мы зашли в Неаполь и дальше отправились по суше. Многие годы мне снились кошмары про то плавание, и моему супругу стоило большого труда уговорить меня снова ступить на палубу корабля. Помню, как я возражала ему: Господь не желает, чтобы человек летал, иначе дал бы ему крылья, и поскольку жабрами он нас тоже не снабдил, то явно против того, чтобы мы выходили в море. Муж только смеялся, впрочем, ему никогда не приходилось испытывать такой морской болезни...
Джоанна продолжала некоторое время в том же духе, легкомысленно щебеча в надежде установить пусть хрупкую, но связь между собой и этой безгласной и неподвижной девочкой. В итоге ей пришлось признать поражение. Обменявшись полным сожаления взглядом с сестрой Элоизой, она стала подниматься с кресла. И тут Алисия заговорила. Слова были скомканными, едва слышными, но это были слова, первые с того дня, как утонул брат.
— Мне жаль, Алисия, — сказала Джоанна спокойно, стараясь скрыть охватившее её возбуждение. — Но я ничего не разобрала. Не могла бы ты повторить?
— Мне двенадцать, — тихо, но разборчиво заявила девочка. — Не одиннадцать.
Джоанна едва не рассмеялась, вспомнив про то, как обижалась, когда её считали младше, чем на самом деле, — это почти смертельное оскорбление для большинства детей.
— Mea culpa[2], — покаялась она. — Но в своё оправдание могу сказать, что не так-то легко угадать возраст собеседника, когда тот на тебя не смотрит.
Тут она стала ждать, затаив дыхание, пока кровать не заскрипела и Алисия не отвернулась от стены. Джоанна поняла, почему монахини ошиблись с годами. У девочки были пухлые щёчки, губки бантиком, а вздёрнутый носик покрывала россыпь веснушек — совершенно детское личико в своей невинности и беззащитности. Королева усомнилась, что к несчастной приходят уже месячные, ибо угловатое и худое тельце не выказывало никаких признаков приближающейся женственности.
Меня зовут Джоанна, сказала она, будучи убеждена, что с детьми простейший путь оказывается зачастую самым успешным. — Я здесь, чтобы помочь тебе.
Алисии пришлось прищурить глаза, потому как она много дней не смотрела на свет, а теперь солнце заполняло палату, окружая облик Джоанны золотистым сиянием. То была самая прекрасная из женщин, которых Алисии доводилось видеть: безупречно чистая белая кожа, медного цвета пряди, выбивающиеся из-под расшитой шёлковой вуали, изумрудные глаза, элегантные пальцы, унизанные перстнями. Девочка оторопела — не является ли эта удивительная дама плодом её горячечного воображения?
— А ты настоящая? — выпалила она.
Призрак рассмеялся, явив ослепительные ямочки на щеках, и заверил, что перед ней самая настоящая женщина из плоти и крови.
В мире Алисии женщины из плоти и крови так не выглядели.
— Можно... Могу я задать тебе вопрос? Ты действительно потеряла трёх братьев?
— Я сказала правду, Алисия. Мой старший брат умер ещё до того как я родилась, но двоих других смерть призвала после того, как они стали мужчинами. Хэла унёс кровавый понос, а Жоффруа погиб на турнире во Франции. Этим летом от лихорадки преставилась моя старшая сестра Тильда. О её кончине я узнала всего несколько недель назад.
Джоанна закусила губу — печаль по Тильде была слишком сильна, ведь сестре было всего тридцать три года.
Алисия серьёзно посмотрела на собеседницу.
Ты сказала, что боль никогда не пройдёт. Значит, я буду горевать по Арно до конца своих дней? — Её утешило, когда Джоанна дала правдивый ответ, а не сказала то, что ей хотелось бы слышать. — А ты сильно любила братьев?