— Мне Онфруа показался скорее мягкотелым и слабовольным, ибо какой мужчина позволит вот так легко отнять у себя жену? Но если ты, Генрих, ему доверяешь, мне этого довольно. Завтра поутру отправь его к Саладину с посланием, что я прошу о встрече с ним с глазу на глаз.
— Приготовлю все как можно скорее. Как понимаю, ты хочешь оценить султана лично?
— Естественно. Чтобы понять истинный характер человека, следует заглянуть ему в глаза. Еще признаюсь, что заинтригован — о Саладине ходит почти столько же легенд, сколько и обо мне. — Ричард усмехнулся. — Кто знает, вдруг мы найдем взаимопонимание? Если он готов к компромиссу, то мы вполне можем получить желаемое без войны.
Генрих был ошарашен.
— Ты намерен договариваться с Саладином?
— А почему нет? Ты ведь сам сказал, что это человек чести, поэтому мы вправе рассчитывать на соблюдение им условий договора.
— Уверен, что так. Но большинство людей в этом лагере саму идею о переговорах с сарацинами расценит как ересь.
— Но не ты, — прошептал Ричард.
— Не я, — эхом отозвался граф.
И опешил, услышав следующие слова короля:
— Мне жаль, парень, что ты мой племянник, а не брат. Я куда меньше переживал бы за Англию, будь моим наследником ты, а не Джонни или Артур.
— Ну, ты мог бы усыновить меня, — хмыкнул Генрих, стараясь спрятать за юмором гордость, испытываемую от столь лестного комплимента. — Дядя... Быть может, я раздуваю проблему, которых, Бог весть, у нас и так хватает, но всякий раз во время наших с Филиппом разговоров на прошлой неделе мне бросалось в глаза, что будущее Фландрии волнует его куда сильнее, чем освобождение Иерусалима. Не допускаешь ли ты, что он может оставить осаду и вернуться во Францию, чтобы заявить права на домены Филиппа?
Настал черед Ричарда удивляться.
— Нет, — промолвил он после долгой паузы. — Филипп принял крест, дал торжественную клятву возвратить Святой Город. Даже он не посмеет нарушить столь священный обет.
Хотя Генриха успокаивала уверенность Ричарда, до конца убежденным он себя не чувствовал.
— Не сомневаюсь, что ты прав, — заявил он торжественно и не вполне искренне. А про себя прибавил: «Дай Бог», — потому как дезертирство французского короля вполне могло нанести шансам крестоносцев вернуть Святую землю смертельный удар.
Филипп настоял на приступе к Акре четырнадцатого июня. Тот закончился не просто неудачей — брат Салах ад-Дина Малик аль-Адиль, которого крестоносцы величали Сафадином, почти сумел прорваться через оборонительные линии. Отбросить его удалось лишь ценой жестоких потерь с обеих сторон. Брат Ги де Лузиньяна Жоффруа упрочил свою репутацию «образца доблести», возглавив контратаку против сарацин и лично сразив десятерых. Три дня спустя камнеметные машины Филиппа были выведены защитниками Акры из строя при помощи «греческого огня». Требюше плохо охранялись, многие из расчетов перебежали к Ричарду, и именно его винил французский король в потере. Он был так взбешен, что поутру объявил новый приступ, но тот тоже не удался. Однако моральное состояние войск улучшилось по причине прибытия остальных кораблей Ричарда, доставивших пополнения и осадные машины, и между английским и французским монархами установилось хрупкое перемирие.
Не одному Филиппу эта осада стояла поперек горла. Беренгария чувствовала себя совершенно несчастной. Поначалу она обрадовалась окончанию заточения на корабле, возможности снова ступить на твердую землю. Для Джоанны с фрейлинами, Беренгарии с ее двором, Софии и Анны с их прислужницами были поставлены отдельные шатры, и женщины стали дожидаться прихода Ричарда. Эти круглые шатры были куда просторнее, если сравнивать с парусиновыми навесами, служившими укрытиями на кораблях. Сшитые из нарядных красных и золотистых полос, они могли похвастаться дорогими коврами, подушками, ширмами, создававшими иллюзию уединения. После скромных удобств бусов это выглядело невероятным прогрессом, но все равно оставляло желать лучшего в глазах выросшей во дворце принцессы. И никогда не приходилось Беренгарии сталкиваться с такой пугающей и жестокой реальностью, как та, что царила за пределами тонких стен ее шатра.
Стоило ступить за порог, как на нее обрушились шум, пыль, удушающий зной, рои насекомых, отвратительный смрад из отхожих ям. Наваррка знала, разумеется, о существовании женщин, продающих тело за монеты или кусок хлеба, но не ожидала, что ей когда-либо доведется узреть их грех со столь близкого расстояния. У нее создавалось ощущение, что лагерь полон шлюх, причем некоторые из них оказались на удивление хорошенькими. Пьяницы, нищие, драки и брань между мужчинами — все это было частью повседневной жизни и в Наварре, но Беренгарию защищали от нее каменные стены, рыцари отца, привилегированный статус. При осаде Акры таких преград не существовало.