Ричард заключил ее в объятия.
— Джоанна говорит, что я не заслуживаю тебя, и может статься, она права. Мне ведомо, что я не самый приятный спутник жизни. Но могу пообещать тебе одно, голубка: я всегда буду стараться не обижать тебя.
С этими словами он поцеловал ее. Губы его были горячими и требовательными, и когда муж навалился на нее, Беренгария обвила руками шею любимого, надеясь, что Всевышний улыбнется им и именно в эту ночь семя Ричарда укоренится в ее лоне. Как уместно получится, если их сын будет зачат в Акре, первой из крепостей, покорившихся его отцу в Святой земле.
ГЛАВА V. Акра, Утремер
Конрад намеренно держался на расстоянии, потому как его подмывало сильнейшее желание хорошенько отделать собеседника.
— Как же так? Ты оставляешь меня висеть на краю утеса, а сам берешь и уходишь?
Филипп холодно посмотрел на него:
— Тебе не придется просить милостыню у дороги, Конрад. В Утремере остается значительное французское войско.
При этом по скулам Филиппа заходили желваки, потому как столь массового дезертирства он не ожидал. Только его кузены епископ Шартрский и граф Неверский согласились вернуться вместе с ним во Францию, остальные предпочли сохранить верность обету и сражаться под началом Ричарда.
— Война продолжается, — процедил король. — Поэтому не вижу у тебя повода жаловаться.
— Не видишь? При том, что Ричард — заклятый мой враг, каковы становятся мои шансы на корону?
— А почему он стал твоим «заклятым врагом»? Потому что ты сморозил глупость и не пустил его в Тир. Так ли удивительно, что ты пожинаешь теперь то, что посеял?
— Я никогда не поступил бы так, если бы знал, что ты сбежишь, словно вор в ночи!
Гнев Филиппа усиливало осознание факта, что так думают и другие — Конрад просто отважился бросить эти слова ему в лицо. Но король не собирался позволить прочим сбить себя с пути — чем скорее он уберется из этой чертовой дыры и отправится домой, тем лучше.
— Насчет Ричарда ты прав, — с мрачным удовлетворением бросил он. — Он не из тех, кто прощает причиненное ему зло. Поэтому советую тебе не терять времени и разыскать его. Смиренно попроси прощения за нанесенную обиду, и, быть может, он смилуется. А быть может, нет. В любом случае, меня это уже не касается.
Конрада обуревало желание сомкнуть руки на шее французского короля и сдавить изо всех сил. Маркиз цеплялся за последние остатки самообладания, когда Филипп прошел мимо него и направился к выходу, ни разу не обернувшись — как будто уже выбросил его из головы, как нечто, не стоящее внимания. Едва дверь закрылась, Монферрат мощным движением руки очистил стол, отправив в полет кубки, кувшин и поднос. Однако удовольствия от нанесенного ущерба не испытал, потому как дорогая посуда принадлежала не Филиппу, а тамплиерам.
Большой зал цитадели был полон людей. Лицо Конрада было каменным, тело напряжено от ярости, но колебаний он не выказал и с высоко поднятой головой твердым шагом направился к помосту. Когда он опустился перед Ричардом на колено, по залу пронесся шепот — мало кто ожидал увидеть публичного унижения гордого маркиза Монферратского. Генрих нахмурился, жалея, что до этого дошло. Он знал, что Ричард наслаждается смирением Конрада. Однако тяжко принимая поражения, в качестве победителя король был, как правило, великодушен. Сегодня его поза являла царственное величие, а по выражению лица невозможно было что-либо прочитать. Лузиньяны вели себя не столь дипломатично: Ги, его братья и племянник Гуго толпились у помоста, открыто упиваясь унижением врага. Генриху такое злорадство казалось отвратительным. Жоффруа и Амори де Лузиньянов он хоть и не любил, но уважал как добрых воинов и людей не лишенных, в отличие от Ги, здравого рассудка. Храбрость Ги граф тоже сомнению не подвергал, но одной храбрости недостаточно, чтобы править королевством, и, по его мнению, Ги не заслуживал прощения за разгром при Хаттине.
— Мне нужно поговорить с тобой. — Возникший рядом Балиан д’Ибелин кивнул в сторону боковой двери.
Последовав за другом, Генрих вышел на залитый солнцем внутренний двор. День обещал быть томительно жарким. Граф присел на край фонтана, но Балиан, не в силах сохранять спокойствие, расхаживал взад-вперед. Генрих немного встречал людей таких приятных, как Балиан, — ему не удавалось припомнить, чтобы его друг когда-нибудь злился по-настоящему. Но теперь он был определенно сердит — достаточно одной искры, и затаившееся под углями пламя с ревом вырвется на свободу.