Тут Морган напрягся, потому как Ричард выхватил из ножен меч и воздел его над головой, так что солнце заиграло на клинке. Сцена была впечатляющая: конные рыцари с копьями наперевес, турецкий гарнизон, охваченный теперь кольцом чертыхающихся и кричащих солдат, рвущихся начать — недостатка в добровольцах не наблюдалось. Морган понял, что все намеренно затевается на открытом пространстве — это послание Саладину, что уловка его сработала, только не так, как он надеялся. Ричард опустил меч, взвыла труба, и воины, вскинув оружие, ринулись вперед. Через минуту равнина стала напоминать бойню: кровь впитывалась в почву, под солнцем простирались тела, вопли боли смешивались с отчаянными призывами к Аллаху. Мариам обучила валлийца нескольким арабским фразам, поэтому он знал, что сарацины умирают с именем своего бога на устах, и удивился охватившей его горести, сожалению по поводу того, что эти обреченные люди лишены вечной жизни и все искупающей любви Спасителя.
Повернувшись в седле, молодой человек увидел, что Ричард не обращает внимания на творящееся за его спиной побоище и не отрывает глаз от далекого сарацинского войска. Реакция турок была ожидаемой: ужас, оторопь, ярость, угрозы, которых никто не слышал, мелькающие в воздухе мечи, луки, кони, встающие на дыбы от запаха крови.
— Вот и они, — сказал вдруг Ричард.
Морган развернул коня и увидел, что сарацинский дозор скачет в отчаянной попытке спасти своих. Попытке запоздалой, как и предсказывал король.
Раз за разом малочисленный отряд воинов Саладина пытался прорвать кольцо закованных в латы рыцарей. И раз за разом откатывался назад. Во второй половине дня, по мере подхода из лагеря в Саффараме подкреплений, посланных поставленным в известность о происходящем султаном, битва стала более ожесточенной. С обеих сторон были жертвы, и Ричард, по своему обыкновению, находился в гуще боя. Морган и прочие придворные рыцари изо всех сил старались держаться рядом и зачастую приходили в ужас, видя государя в окружении врагов. Но тому всегда удавалось вырваться, сея смерть своим мечом, окровавленным до самой рукояти. Наконец сарацины отказались от тщетных попыток спасти тех, кто уже простился с жизнью. К этому времени солнце стояло уже низко, а равнина была усеяна телами. Воины Ричарда забрали своих убитых и раненых в Акру, бросив лежать человеческие останки тех, кто пал жертвой недопонимания и недоверия между противниками: две тысячи шестьсот связанных веревками и залитых кровью трупов.
Прежде чем отправиться в цитадель, Ричард и его рыцари остановились в общественных банях, чтобы смыть кровь и дать отдых ноющим мускулам. Ричард во дворец попасть не спешил, так как не знал, какого приема стоит ожидать от Беренгарии. Он полагал, что Джоанна поймет необходимость истребления так же, как наверняка поняла бы и мать. Но ему было известно, насколько щепетильны многие женщины по части кровопролития, а его скромница-жена принадлежит к особо нежной породе. Обычно после битвы кровь бурлила в нем, потому как упоение опасностью пьянит не хуже самого крепкого вина. Сегодня же он ощущал только усталость и темный, выдохшийся гнев на то, что так получилось. Король не был расположен оправдываться за свои поступки, к моменту, когда нога его вступила в большой зал, он уже приготовился огрызаться.
Но все пошло не так, как он ожидал. Беренгарии вовсе там не оказалось — королева отправилась к вечерне в собор Святого Креста. Джоанна компанию невестке не составила, но выглядела странно подавленной, отстраненной — молчаливый незнакомец вместо готовой поддержать сестры, которую он рассчитывал встретить. Одна из ее фрейлин, сицилийская сарацинка, имя которой вечно ускользало у него из памяти, выбежала из зала одновременно с его появлением, бросив на него через плечо пылающий взгляд. Да и недавно избранный епископ Акрский, которого он пригласил пожить во дворце, предложил королю отпущение грехов, что тот воспринял как замаскированную критику сегодняшней экзекуции. Вместо того, чтобы отобедать в большой зале, Ричард в сопровождении сквайров удалился в свою опочивальню.