Надежда на уединение оказалась иллюзорной. Едва молодая женщина устроилась на скамейке, как с визитом к Ричарду прибыл Жак д’Авен. Проходя по двору, он попросил Джоанну приглядеть за его фламандскими борзыми, пока будет в походе. Затем объявился Гийом де Пре и предложил ей кубок фруктового сока со льдом и сиропом, и робко выразил опасение, что королева рискует получить на такой жаре солнечный улар. Следующим был Морган. Обрадовавшись, что застал кузину одну, валлиец поспешил поинтересоваться, как поживает Мариам.
— Не... не очень хорошо, — осторожно ответила Джоанна, потому как положение Мариам грозило стать весьма щекотливым, если ее заподозрят в чрезмерных симпатиях к сарацинам.
Морган уловил то, что хотела кузина сказать на самом деле.
— Как думаешь, она захочет видеть меня? — спросил рыцарь. — Как валлиец, я тоже слышу шепот крови.
— Отправляйся к ней, кузен Морган, — кивнула Джоанна. — Ей пойдет на пользу, если она сможет облегчить душу перед кем-то, кому доверяет.
Едва Морган отправился на поиски Мариам, как Джоанна услышала за спиной шаги, и обернувшись, увидела приближающихся Генриха и Балиана д’Ибелина.
— Тетя Джоанна, ты тут поджаришься до черноты, — пошутил Генрих, целуя ее в щеку.
Графа она приветствовала тепло, Балиана прохладно, и поинтересовалась, почему Генрих прихрамывает. Тот заверил ее, что дело пустячное, и смущенно пояснил, что после битвы лошадь наступила ему на ногу.
— И самое скверное, что лошадь-то моя! — закончил молодой человек.
Королева послушно смеялась, слушая болтовню Генриха и Балиана про это недоразумение, и с облегчением вздохнула, когда друзья зашагали к большому залу. Наконец-то оставшись одна, она откинулась на спинку и закрыла глаза.
Но времени погрузиться в размышления у нее не оказалось. Через несколько минут на ее лицо упала тень. Подняв взор, она увидела перед собой Балиана.
— Ты уже уходишь? — осведомилась она, собрав остатки вежливости, хоть и не имела настроения угождать человеку, состоящему в таком тесном союзе с Конрадом Монферратским.
— Мне не потребовалось много времени, чтобы сказать английскому королю, что я возвращаюсь в Тир.
Джоанна напряглась и посмотрела на собеседника с подозрением.
— Ты не идешь с войском на юг? Почему?
— Потому что мне здесь не рады, мадам, — правдиво ответил рыцарь. — Я смертельно устал отражать оскорбления и нападки Лузиньянов. Да и твой господин брат весьма ясно дал понять о своем мнении, не пригласив меня вчера на совет. Едва ли я сумел переубедить их, но с радостью попробовал бы.
— Ты не одобряешь истребление гарнизона?
Королева ощетинилась, явно готовая броситься в бой на защиту брата, и Балиану с трудом удалось спрятать улыбку.
— Полагаю, миледи, это решение было ошибочным.
— Почему? — осторожно поинтересовалась Джоанна. — Мой брат счел его необходимым, а я доверяю его суждениям и уверена, что он был прав.
— Да... Но все-таки ты не рада случившемуся, не так ли?
У нее отвисла челюсть. Откуда этот человек, чужак, мог узнать то, о чем она не говорила ни единой живой душе?
— Почему ты так утверждаешь? — спросила Джоанна требовательно. — Ты ведь меня совсем не знаешь!
— Я знаю, что ты выросла на Сицилии.
— А это тут причем? — Она удивленно уставилась на него.
— Я хочу сказать, ты жила среди сарацин. Ты привыкла смотреть на них, как на людей, а не просто как на неверных или врагов. Ты не такая, как многие из тех, кто прибыл сюда, приняв Крест, и кто ужасается, узнав, что мы переняли некоторые из сарацинских обычаев, а подчас находим с ними общий язык. Насколько я наслышан о Сицилии, та ближе к Утремеру, чем к Франции или Англии. Так что воспитание практически превратило тебя в знатную пуленку, моя госпожа, — с улыбкой завершил д’Ибелин.
— Никогда не смотрела под таким углом, — призналась Джоанна. — У нас были во дворце слуги, вроде как христиане, но мы все знали, что сердца и души их остаются исламскими. Мой супруг смотрел на это иначе и говорил, что хороший человек — это хороший человек, к какой бы вере он не принадлежал. Но в Акре немногие придерживаются подобных взглядов — терпимость Вильгельма показалась бы им гнусной ересью.
— Ты позволишь? — поинтересовался Балиан, указывая на скамью.
Королева кивнула — рыцарь был высок, и от необходимости запрокидывать голову у нее заболела шея.
— Мы часто сталкиваемся с этой проблемой в отношении людей, только что прибывших из западных королевств, — продолжил он. — Их желание резать неверных почти столь же сильно, как стремление посетить святые места. Они близко к сердцу восприняли слова святого Бернара Клервосского, который проповедовал, что христианам похвально убивать язычников, это во славу самого Христа. Узнав, что мы подчас живем в мире с сарацинами, заводим среди них друзей, что один из наших государей советовался с лекарями из Дамаска по поводу болезни своего сына, крестоносцы приходят к убеждению, что мы не настоящие христиане, даже отступники.