— Даже французским рыцарям? — недоверчиво спросил Генрих. — Превосходная идея, дядя, солдаты будут от нее в восторге. Пойду распоряжусь немедленно.
Беседу прервало прибытие Ги де Лузиньяна в сопровождении епископа Солсберийского, Жака д’Авена, графа Лестерского и ряда прочих посетителей, слишком знатных, чтобы заставить их ожидать на пороге. Прошло несколько часов, прежде чем Ричард смог наконец лечь в постель. Однако король обнаружил, что не в силах уснуть — тело достигло крайней степени усталости, но мысли продолжали лихорадочно роиться. Армия миновала песчаные дюны и холмы, ландшафт страны менялся. Впереди простиралась двадцатимильная дубрава, известная как Арсуфский лес, и чтобы снова выйти к побережью, крестоносцам предстояло пробраться через эти дебри. Они представляют собой идеальное место для засады, и едва ли Саладин не воспользуется таким шансом. Идет не только вооруженное противостояние, но и поединок воль: султан намерен дать битву, он же, Львиное Сердце, решил избегать ее. До поры его воины сохраняют образцовую дисциплину, не поддаваясь на постоянные провокации. Но как долго еще смогут они выдерживать такое напряжение? Король час за часом ерзал и ворочался в кровати, всякий раз морщась, если по забывчивости ложился на раненый бок. Интересно, бодрствует ли и Саладин этой ночью? Испытывает ли он иногда колебания, зная, как много поставлено на кон?
На следующее утро тело Ричарда онемело и болело куда сильнее, чем ему хотелось признать, и он был рад, что на среду выпал день отдыха. Но король озаботился тем, чтобы появляться почаще на людях, убеждая их в несерьезности полученной раны. Он вскоре убедился, что воины тоже беспокоятся насчет Арсуфского леса. Когда до него дошел слух, будто сарацины намерены поджечь лес, как только крестоносцы вступят в него, Ричард понял, как надо действовать. После полудня он вызвал к себе Онфруа де Торона и приказал отправляться под флагом перемирия во вражеский лагерь и сказать, что английский король хочет обсудить условия мира с братом султана.
Онфруа удивился, но повиновался и передал сообщения передовому посту саладинова войска. Командир авангарда, Алам ад-Дин Сулейман ибн-Жандар, без промедления послал весть султану. Салах ад-Дин изумился не меньше Онфруа, но с готовностью откликнулся на предложение.
— Постарайся затянуть переговоры с франками, — наказал он брату. — Пусть остаются где есть до тех пор, пока к нам не подойдут ожидаемые подкрепления туркоманов[3].
Была достигнута договоренность, что Ричард и аль-Адиль встретятся на рассвете следующего дня.
Когда Ричард и Онфруа выехали из лагеря в сопровождении всего горстки рыцарей и направились к условленному месту встречи с Малик аль-Адилем, небо было окутано жемчужным туманом. Заметив приближающихся сарацинских всадников, король велел своим обождать, а сам вместе с Онфруа перевел коней на шаг.
— Я удивлен, что Саладин не стал настаивать на собственном толмаче, — произнес Ричард после нескольких минут молчания. — Похоже, он очень доверяет тебе, парень.
Де Торону было жаль, что английский король поднял эту тему, но ему даже в голову не приходило солгать.
— Я попал под Хаттином в плен, монсеньор, — спокойно ответил молодой человек. — Моя госпожа матушка предложила отдать замки Керак и Монреаль в обмен на мою свободу. Саладин согласился, однако гарнизоны крепостей отказались подчиниться приказу матери. Поскольку мы не исполнили свою часть сделки, я вернулся и сдался султану. Тот сказал, что я поступил честно, и спустя несколько месяцев освободил меня без выкупа.
Онфруа посмотрел на собеседника, ожидая насмешек, но увидел, что Ричард улыбается.
— Хороший поступок, — сказал король, и Онфруа покраснел — так непривычно было ему слышать похвалу.
— Иные утверждают, что клятва, данная неверному, ничего не стоит, — признался де Торон. — И считают меня дураком за то, что я исполнил свое обещание.
— Это они дураки. Ага, вот и он.
Аль-Адиль восседал на гнедом жеребце под стать Фовелю красотой и был одет в элегантную тунику из алой шелковой парчи. Ричард слышал, что этот наряд называется казаганд и под тканью находится кольчуга. По возрасту брат султана был ровесником Конраду Монферратскому — лет примерно сорок пять. Волосы турка прятались под кольчужным капюшоном, лицо было бронзовым от загара, а в темных глазах светились ум, осторожность и любопытство. Он явно был искусным наездником, потому как без труда справлялся с норовистым скакуном, прядавшим ушами при виде других коней. Когда Онфруа разразился официальным приветствием, аль-Адиль ответил не сразу и все это время пристально наблюдал за Ричардом.