— Рада узнать это, дорогая.
— Он сказал, что к лучшему, если этого не случится до того, пока мы не вернемся благополучно в наши домены, потому как тут слишком опасно. Муж прав, разумеется, и для меня большое облегчение, что он не винит меня. Просто... просто это так много значит, Джоанна. Каждая женщина хочет ребенка, но для королевы это вдвойне важнее. Что может быть хуже, чем неспособность дать Ричарду столь необходимого наследника?
Джоанна промолчала, но Беренгария уже научилась читать по липу золовки.
— Ох, Джоанна, мне так жаль! Сможешь ли ты простить меня!
— Тут нечего прощать. Знаю, ты не намеревалась бередить мою рану. Мой сын умер, и да, это боль, которая никогда не исцелится полностью. Но у меня были годы, чтобы научиться жить с ней. Это часть моего прошлого. Не сомневаюсь, в свое время Ричард найдет мне подходящего мужа — предпочтительно бы христианина, — добавила молодая женщина с легкой улыбкой. — А когда это случится, у меня будут другие сыновья. Как и у тебя, дорогая сестренка. И я очень-очень верю в это. И хочу, чтобы ты тоже верила.
Она наполовину ожидала, что невестка разбавит безапелляционность этого утверждения осторожным «дай Бог». Но Беренгария удивила ее.
— Я хочу верить, Джоанна, и постараюсь. Но почему же этого не происходит? Как может Всемогущий отказывать в сыне и наследнике человеку, которому предначертано освободить Иерусалим от неверных?
Джоанна открыла рот, но закрыла снова. Во время одного из последних своих наездов в Яффу Ричард рассказал ей о постоянных раздорах с Гуго Бургундским и французами и признал, каким усталым и отчаявшимся ощущает себя иногда. Поделился даже сомнением, что Иерусалим вообще можно взять силой и что единственный их шанс вернуть Священный город — это пойти на сделку с Саладином. Брат согласился, что этот шаг будет плохо воспринят армией, что его люди будут жестоко разочарованы, если не сумеют отбить Иерусалим. Ей подумалось теперь, не разделит ли его собственная жена это жестокое разочарование. Джоанна решила было предупредить его, но передумала, так как с какой стати добавлять к непосильной ноше забот, которую приходится ему тащить, еще одну?
После Рождества Ричард переместил свою штаб-квартиру в Байт-Нуба, что лежит всего в двенадцати милях от Иерусалима. Зимняя погода не давала продохнуть, но стычки продолжались. На третий день нового года Ричард угодил в засаду к сарацинам, но те бежали, узнав его штандарт. Вскоре после этого он препроводил сестру и жену в более безопасную Яффу. К этому времени Львиное Сердце убедился, что наступать при подобных обстоятельствах на Иерусалим будет безумием. И по возвращении в Байт-Нуба столкнулся с открытой оппозицией.
Встреча состоялась в королевском шатре во время очередной снежной бури. Вой ветра создавал зловещий аккомпанемент к сердитым голосам. Едва подняв тему об отступлении, Ричард подвергся атаке французских союзников, обвинявших его в предательстве святой цели. Намеренный сдерживать темперамент, король пытался умерить их пыл доводами, казавшимися ему неопровержимыми.
— Посмотрите-ка сюда, — потребовал он, указывая на расстеленную на столе карту. — Нарисовать ее я попросил человека, лично знакомого с городскими укреплениями. Стены Иерусалима имеют более чем две мили в окружности и охватывают территорию в двести с лишним акров. У нас недостаточно воинов, чтобы надежно запереть город. Наши силы будут растянуты настолько, что турки смогут устраивать вылазки и прорывать линию в любом угодном им месте. Саладин готовится к многомесячной осаде, поэтому, осмелюсь предположить, провизию заготовил в избытке. Нет у врагов и недостатка в воде — цистерны наверняка полны!
С этими словами он сердитым, ироничным жестом указал на стенки шатра, раздувающиеся с каждым очередным напором бури, накрывшей Байт-Нуба.
— Даже будь у нас армия вдвое многочисленней, было бы безумием затевать осаду в такую непогоду! — закончил Ричард.
— Поверить не могу, что ты снова уклоняешься! — Гуго Бургундский бросил презрительный взгляд на карту и тряхнул головой: — Мы ведь в двенадцати милях от Священного города. Всего в двенадцати милях!
— Наши люди зашли так далеко не для того, чтобы поджать хвост и обратиться в бегство. — Епископ Бове даже не утруждал себя взглядом на карту, предпочитая не сводить осуждающего взора с Ричарда. — Зачем принимал ты крест, если не собирался сражаться с врагами Господа?
Генрих и Андре оба вскочили. Но в кои веки анжуйский характер не вспыхнул. Ричард даже не пытался защищаться, сознавая полную бесполезность затеи. Кровь Христова, как он устал от всего этого! Можно говорить что угодно, его все равно никто не услышит. Создавалось впечатление, что и не минуло с тех пор четыре месяца и они до сих пор в Яффе, продолжая тот же самый спор и напирая на одни и те же аргументы.