Шабти не откликался тогда ни на голоса родителей, ни на зов Эли и Леви.
Он никого не слышал, уходя всем своим сознанием в бесконечность, в поток Эйн-Соф, настроится на который дано очень немногим.
Но, живя в окружении экзальтированных мистиков, коих привечал его хлебосольный отец, Шабтай не казался ненормальным. Напротив, он был выше, мудрее их, и только чуткое сердце матери замечало, что с Шабти происходит нечто дурное. Она не могла сказать наверняка, что именно в нем не так, болезнь ли это, но предчувствовала. И молчала.
— Он необычный — объяснял Мордехай Цви, если ему рассказывали о странностях сына, а потому не меряйте Шабтая вашими узкими мерками. Вы сами же приходите к нему за благословением и советами, посылаете своих детей учиться к Шабтаю, а теперь вдруг называете его безумцем?
4. Сара (будущая жена Шабтая) в монастыре. Речь Посполитая. 1650-е гг
— …А вы запирайте окно, сказала аббатиса Доминика сестре Беате, пришедшей жаловаться на одну из воспитанниц, Терезу. Терезе только что исполнилось тринадцать лет, она, дочь раввина Меира, появилась в монастыре десятилетней, потеряв в хмельнитчину родителей, и до недавних пор казалась примерной Христовой невестой. Девочка была лунатичкой и раз в месяц ночью, не отдавая себе отчета, выбиралась через окно гулять. Во время такой прогулки Тереза умудрилась зацепиться краем ночной рубашки за водосточную трубу, выкованную в виде длинного змеевидного дракона с острыми чешуйками, и изорвать ее в клочья. Голую и поцарапанную, Терезу наутро нашли спящей на крыше и еле разбудили. Сон ее походил на забытье. Девочка дышала так редко, неслышно, что временами ее вполне могли признать умершей и похоронить заживо. Бедняжка не реагировала даже на легкое покалывание холодной иглой. А проснувшись, Тереза не помнила ни об одной минуте прошедшей ночи, очень удивившись, когда ей показали изорванную рубашку и ткнули пальцем в глубокие царапины на теле.
— Я ничего, ничего не помню — еле слышно пролепетала Тереза, как обычно, легла в кровать и заснула. Неужели я бродила по крыше?
— Это все козни дьявола — поджав губы, сказала аббатиса.
Сестра Беата, скорбная монахиня, кивнула.
— Дьявол влез в твою чистую душу, заставил раскрыть окно, перелезть через высокий подоконник и шататься в неприличном виде по крыше, совершая, наверное, непозволительные вещи. Видите, как она исцарапана? Это — следы дьявольских когтей.
Беата тихо добавила:
— Может, дьявольский голос поманил ее видениями прошлого? Ты не слышала голоса, зовущего выйти на крышу?
— Нет, сказала девочка, поёживаясь, меня никто не звал.
Аббатиса погладила Терезу по голове, отошла в угол и что-то шепнула на ушко следившей за девочкой сестре Беате.
Как только аббатиса вышла из кельи, сестра Беата подошла к Терезе, склонилась над изголовьем жесткой постели, заглянула в большие, черные и испуганные глаза монастырской воспитанницы.
— Тереза, дитя мое — произнесла сестра, подними, пожалуйста, ноги.
В глазах Терезы застыл немой вопрос. Зачем? — чуть слышно пролепетала девочка.
— Я должна осмотреть тебя, не совершил ли этот злой дух насилия — ответила Беата.
Не дожидаясь, пока Тереза поймет ее, сестра Беата с акушерской методичностью (в миру она была хорошей повитухой) отбросила с ее ног серое холщевое одеяльце, подняла подол выданной девочке новой рубашки и просунула туда руку.
— Virgo — с явным удовлетворением сказала сестра Беата, а несчастная Тереза, повернув тяжелую от стыда голову, увидела, что аббатиса стоит рядом.
— Дьявол изобретателен, назидательным тоном произнесла аббатиса, — но мы его постараемся перехитрить. Заварите окно решетками и приставьте к Терезе на ночь надежную сиделку. Если она заметит необычное, то сможет нам рассказать. Кого посоветуете? Может, Урсулу?
— Урсулу не надо, она тоже еврейской крови, — вежливо отклонила сестра Беата, — и может скрывать проступки Терезы, считая, будто защищает свою соплеменницу. У них хорошо развито чувство родственности, а обе девочки к тому же из одного города, и, возможно, родственницы…
— Тогда Магдалену, она старше и ответственнее — сказала аббатиса Доминика. — Она чистокровная полька.
Многострадальная Тереза смотрела в белую монастырскую стену.
Ей было больно и обидно, как только может быть больно и обидно подростку, облыжно обвиненному в постыдных вещах. Никаких сношений с силами тьмы у нее, раввинской дочери, не было. Адских голосов она никогда не слышала, а если бы и слышала, то вряд ли стала бы делиться этим с аббатисой.