Леви Михаэль Цви уже ждал ее.
— Осман-бей! — сказала Сабина, — посмотрите, какой вид на Львив!
— Да, вид замечательный — улыбнулся Леви. — Но вы еще лучше, моя ясновельможная.
Сабина вздохнула. Помните? Обещали раскрыть мне тайну?
— Помню. Но сначала я скажу, что давно и безнадежно люблю вас, пани Сабина. Никогда еще мне не доводилось встречать такую прелестную шляхтенку. И очень жаль, что нам не суждено быть вместе — прибавил Леви.
— Но… я тоже люблю вас, Осман-бей!
— Я не Осман-бей. Меня зовут Леви Михаэль Цви.
— Цви?! — пани Сабина очень удивилась. — Вы родственник того самого Шабтая Цви?!
— Да, пани. Наши отцы родные братья. А по одной из линий семья Цви пересекается с царем Давидом. Если кого и ставить на иерусалимский престол, то кроме меня и Шабтая никого не найдете. Мы одни такие остались, всех остальных мальчиков из рода Давида убил выродок Ирод, сын раба и к тому же гой. Вы, наверное, припоминаете эту печальную историю?
— Припоминаю — ответила Сабина. — Но почему вы называете себя турком?
— Сложно сказать — смутился Леви. — Вы часто говорите, что можете претендовать на польскую корону? Стыдитесь этого, стесняетесь?
— Иногда, — призналась польская аристократка, — тяжело ощущать свою избранность. Все вокруг плебеи, а ты — голубая кровь.
— Вот и я не люблю в этом признаваться. Царство мое принадлежит султану, дворец разрушен, корону и то переплавили. Какая уж мы аристократия! — сказал Леви. — Турком, знаете ли, проще. Не чувствуешь груза ответственности. Давайте лучше я вас поцелую.
— Но погодите — пани тонкой ручкой отстранила голову Леви, уже приближавшуюся к ее лицу, — как же нам быть? Кто нас обвенчает?!
— Ватикан не согласится — произнес Леви. — Я мусульманин, вы католичка. Лет сто назад здесь сожгли армянина и его любовницу-польку. За беззаконную страсть. А они ведь были христианами, только из разных церквей! С тех пор мало что изменилось.
— Это правда. Единственный выход, — сказала Сабина, — это уехать отсюда. У меня есть имение под Каменцом, его захватили турки, и христианские законы там не действуют. Пока не действуют. Если Собесскому придет мысль отбить у турок и те края, то мной и тобой, Леви, займется святейшая инквизиция.
— Надо торопиться, пани — предупредил ее Леви. — Уедем как можно скорее.
— Уедем, Леви — Сабина прильнула к нему.
Фиолетовый поворызник ехидно вынырнул из своего укрытия, но никого, кроме красивой польки и невысокого, хромающего турка в тюрбане, не увидел. Они удалялись из львиного города, чтобы всегда быть вместе.
Поворызник пополз за Сабиной, намереваясь цапнуть ясновельможную кралю в нежную пяточку, но влюбленные спускались с Кальварии быстро, и вскоре совсем скрылись с горизонта.
24. Такие разные львовяне. Травля рабби Коэна
… Поздней осенью 1675 года, когда Ян Собесский радовался изгнанию воинов Блистательной Порты, турчанка Ясмина родила Фатиху сына Ахмеда.
Мальчика записали в большую книгу жителей Поганки-Сарацинской, которая хранилась почему-то в городском магистрате.
Фатих внес малыша в кабинет, где сидел польский чиновник, пан Ухвятовский.
— Фамилия? — спросил пан.
— Кёпе — ответил Фатих.
— Имя?
— Ахмед.
Ухвятовский вздохнул, и, скривившись как от зубной боли, произнес длинную тираду.
— Вот, смотрите, панове, какие у Львови громадяне нарождаются! Кого я сегодня я записал! Ахмеда Кёпе, Джузеппе Валтисио, Сурена Аграмяна, Марысю Ярузельску и Шолома Бескина, а так же Ивана Сидорова и Янину Городецкую. Где, я спрашиваю, шляхта?! Где отпрыски Потоцких, Вишневецких, Володыевских? Это не детишки, а сплошное кровосмесительство! Пан уже занес кулак, чтобы стукнуть им по столу.
Дверь распахнулась, и в кабинет тихо вошла высокая женщина.
Фатих не обратил бы на нее никакого внимания, если бы не одна деталь: она была с шоколадного цвета кожей, белейшими зубами и копной искрученных спиралями черных жестких волос.
— Юзя, — сказала негритянка пану Ухвятовскому, — а чего ты не обедаешь? Сидишь тут с утра голодный!