Олеся точно помнила: в учебнике такого текста не было!
Но котище продолжал читать. «… Шабтай Цви неоднократно пытался внедриться в разных людей (это должно произойти в городе — или около него — под гербом Льва), но был изгнан. Известен случай вселения его в тело женщины в 1903 году (Иерусалим).»
Олеся смотрела на дыру в стене. Из нее осторожно выглянул высокий темноглазый мужчина, с головы до ног облепленный летучими мышами всевозможных видов и цветов.
— Заходи, Шабтай, не бойся, все свои — протянул ему лапу кот.
— Первые 300 лет, сказал Шабтай (он говорил на иврите, но Олеся почему-то его понимала), — я изводил адских стражников просьбами пересмотреть мое дело и отправить из прихожей в какую-нибудь комнату. Но они только насмехались надо мной, уверяя, будто ад — это не наказание, а образ жизни, который мы выбираем по доброй воле. И я не якобы недостоин этот выбор сделать. Тогда они обвесили меня летучками, не дававшими покоя ни днем, ни ночью. Снимите их, пожалуйста!
Олеся начала отвешивать летучек от Шабтая. Но они плотно прицепились к одежде и снимались с трудом.
— Это навсегда — сказала она, они не отклеиваются.
— Придется ходить так — согласился Шабтай.
Олеся с любопытством рассматривала выходца из преисподней.
— Вы, правда, никогда обо мне не слышали? — удивился он.
— Никогда — призналась Олеся, — мы изучали только мировые религии.
Беретка пискнула:
— Пропиши его в квартиру бабушки, у него турецкий паспорт и тогда Шабтай Цви попадет в свой вожделенный ад. Видишь, как он измучился!
— Замолчи — Франк грубо оттолкнул котищу от Олеси. — Не слушайте его, пани, он ересь плетет. Пропишите лучше меня. Как только я получу привязку к земному месту.
Шабтай ударил Франка по спине.
— Молчи, еретик, извратитель! За твои дела ты надежно запрятан в католическом аду, а потом еще лет 700 будешь мерзнуть с мусульманами! Нашел к кому лезть, собака!
Франк попятился.
— Ты чистая, наивная душа, — произнес Шабтай Цви, обращаясь к Олесе.
— Вы принесете меня в жертву? — покорно спросила она.
— Это зачем?
— Ну, в кино всегда так: мертвецы и девушка, которую они убивают.
— Это не кино, возразил Олесе Шабтай Цви, вот, котик подтвердит.
Беретка кивнула.
— Все гораздо серьезнее, Олеся, — вздохнул Шабтай. — Только незаинтересованный человек, который ничего про меня не знает, и не может встать ни на мою сторону, ни согласиться с моими врагами, способен изменить горькую посмертную жизнь. Пропиши меня у Львиве, в этот дом на улице Мельника, и тогда я смогу вернуться к тому, с чего начал.
— Но как же бабушка?
— Бабушка ничего не узнает — уверил ее котище. — Вот соседи твои прописали на своих 34 метрах 129 узбекских нелегалов, а никто об этом не слышал. Зайди в домоуправление к Эльвире Тарасовне, она пропишет кого угодно. Тебе всего полдня возни, а ему — спасение.
— Я подумаю — попятилась Олеся, мечтая проснуться. Никогда не догадывалась, что борьба за квартиру в польском доме может довести людей до такого… Прописать покойника!
— Сами вы покойники — сказал Шабтай, — я по-человечески прошу, пани Олеся, пропишите. На колени встану, ясочка моя, золота дам на взятку Эльвире Тарасовне..
И Шабтай Цви, все еще облепленный летучками, упал на колени, целуя руки. От летучек пахло медовыми коврижками, сладко, сладко.
Олеся проснулась. На одеяле сидела черная беретка, валялся бархатный мешочек с золотыми пиастрами.
— Просыпайся, Олеся, полдень уж.
Бабушка зашла к ней в нишу.
— Умаялась, бедная, устала. Но вставай, я ватрушек напекла. И к зачету подготовиться надо.
Беретка не шевелилась, а мешок оказался кинутым вчера второпях банным халатиком.
— Нет уж, — решила Олеся, — на улице Мельника я никого не пропишу!
От ее рук сильно пахло медовыми коврижками.
На кухне бабушка с отвращением отцепила висящего на шторе нетопыря и швырнула его в форточку.
Если кому-то что-то не понравилось, автор претензии не принимает.
весна 2008- зима 2010.