О первых двух месяцах раскопок сказать особо нечего. Две с лишним недели у нас ушло только на то, чтобы убрать землю, поднятую кем-то еще, и установить границы тех местонахождений, что еще оставались нетронутыми. Затем нас остановили огромные обрушившиеся глыбы, которые пришлось разбивать при помощи кувалд и клиньев, — использовать взрывчатку мы не могли ввиду проходившей совсем рядом железной дороги. В общем, непосредственно раскопки начались лишь в начале сентября. К тому моменту перед нами встала другая проблема: владельцы гостиницы, в которой мы проживали, любезно, но твердо выставили нас за дверь по той причине, что на этот последний отпускной месяц комнаты были уже сданы некоему парижскому семейству, наведывавшемуся в Дордонь каждый год. Так как в пещере было очень сухо, мы решили расположиться там.
И правильно сделали: о проживании в гроте у меня остались самые приятные воспоминания. В половине шестого вечера мы заканчивали работу и на обычной деревянной доске, помещенной на две подставки, вносили в дневники свежие данные о раскопках. Стряпню мы готовили в примитивном очаге, между тремя большими камнями, тем самым получая затем возможность насладиться восхитительными бифштексами «по-мустьерски», которые мы нанизывали на зеленые ветки и поджаривали над горящими углями. Дым от сжигаемого нами можжевельника придавал мясу особый аромат, и в силу нашей юности мы представляли, что поедаем бизона. Затем, спокойными сентябрьскими вечерами, мы наслаждались последними отблесками дня. Сидя на огромном камне на самой вершине склона, мы созерцали небольшую долину, прямые и высокие тополя, ряды которых тянулись вдоль почти уже пересохшего ручья, отбрасывая на луга длинные тени («Majoresque cadunt[15]...» — обязательно замечал кто-либо из нас), крыши ферм, отдающие красным под последними косыми лучами, медленное нарастание сумерек. За окнами домов одна за другой зажигались лампы, и незадолго до наступления кромешной тьмы, объявляя о своем подходе певучими гудками, прямо под нами огненной змейкой пробегал поезд на колесах с пневматическими шинами. Едва различимые в темноте, мы приветственно махали рукой машинисту, тот махал нам в ответ, и после того как поезд исчезал вдали, мы снова разжигали костер и при его свете, растянувшись на песке, обменивались мыслями об истории первобытного общества в целом, ходе раскопок или же современном мироустройстве. Пританцовывало оранжевое пламя, потрескивал хворост, дым лениво поднимался к своду пещеры, а затем, уползая к выходу, исчезал, уносимый легким ночным бризом. Круг света не проникал в глубь грота, и потому дальняя часть пещеры представляла собой черную бездну, где, еще более черный, открывался вход в галерею, которая шла через весь холм. То тут, то там выступы стен цепляли свет, и на мгновение в его зыбких отблесках казалось, что где-то рядом крадется некое жуткое чудовище.
Затем наступал крепкий сон, каковой всегда приходит с усталостью и сопутствует молодости. В общем, все было чудесно, за исключением одного: воду нам приходилось набирать на ферме, находившейся в шестистах метрах от «лагеря»!
Ходили мы туда по очереди, беря с собой большой жестяной кувшин, все еще сохранявший в своей форме некоторую грациозность кувшинов глиняных. Нужно было спуститься метров на двадцать по крутому склону, пересечь железнодорожные пути, затем, по склону уже менее покатому, но более длинному, сбежать к дороге и пройти по ней еще с полкилометра. Эта грунтовая дорога вела прямо к ферме. Весь путь, туда и обратно, занимал с полчаса. Обычно мы исполняли эту неприятную обязанность до ужина, но в тот вечер совершенно об этом забыли, и, так как была моя очередь, идти за водой мне пришлось уже в спускающихся сумерках.
По правде сказать, меня это совсем не обрадовало. Знойное солнце весь день палило сквозь своеобразную дымовую завесу, и теперь, спускаясь по склону, я мог видеть, как на западе, над холмами, собираются в кучку огромные зубчатые тучи, предвестницы грозы. Грозу в те времена я всей душой ненавидел и даже боялся. Когда мне было лет шесть, рядом со мной ударила молния, и с тех пор грозовая погода меня весьма тяготила. Казалось, атмосферное электричество циркулирует прямо у меня под кожей; я становился раздражительным, эмоциональным и никак не мог усидеть на одном месте. Лишь спустя долгие годы, уже в жарком климате с его тропическими смерчами, мне удалось излечиться от этой фобии. Морис, конечно же, согласился бы меня заменить, попроси я его об этом, но из чувства такта делать этого я не стал и теперь поспешно шагал к ферме в надежде успеть вернуться еще до первого грома и молний.
15
Заключительная строка первой эклоги (главы) «Буколик» Вергилия Majoresque cadunt aids de montibus umbrae (Длинные тени падают с высоких гор...) — своеобразная дань уважения Жозефу-Анри Рони-старшему и его роману «Удивительное путешествие Гертона Айронкастля», где встречается это выражение.