— Спасибо, что присоединился ко мне. Вскоре мы славно поохотимся вместе в Конахе!
— Но прежде мы должны вернуться к Оэтаа, которая ждет тебя на берегу.
— Так она жива!
На секунду-другую извечно невозмутимое выражение сползло с его лица.
— Я этому очень рад, Тераи, но твоя жертва напрасна. Ни одна пирога не сможет забрать нас отсюда. И я не смогу спуститься по веревке вниз, даже если представить, что это возможно. Я ободрал о камни все руки, вывихнул левое запястье, да и сил у меня осталось не так уж и много.
— Доверься мне!
Подойдя к краю скалы, Тераи прокричал: «Это Кильно! Он жив!», и начал подтягивать к себе толстую лиану. Потом из половины той, что была потоньше, он сплел некое подобие крупноячеистой сети и крепко привязал ее к двум стеблям куту, которые, в свою очередь, нанизал на толстую лиану. Конец этой лианы он привязал к росшему на скале деревцу. То был молодой колибентон, дерево гибкое и крепкое; оно уже просочилось корнями в расселины камня и потому едва ли могло упасть от того веса и напряжения, которые ему предстояло выдержать. Напротив, на берегу, оседлавшая толстую ветку Оэтаа заканчивала закреплять другой конец лианы, которая теперь в самой нижней своей точке находилась метрах в пяти или шести над поверхностью воды.
— А теперь, Кильно, я помещу тебя в эту сеть. Добравшись до берега, я вытащу тебя при помощи тонкой лианы, привязанной к стеблям куту. А теперь — по местам! — закончил он по-французски.
Расположив умбуру поудобнее в сети, Тераи повис на толстой лиане и, закинув на нее и скрестив ноги, начал медленно продвигаться к берегу за счет работы рук, словно огромный ленивец, висящий на ветке.
Через пару минут он уже спрыгнул на берег и без особых проблем подтянул к себе умбуру. Кильно покорно позволил вытащить себя из сети, посмотрел на высокий водопад, с грохотом низвергающийся в ущелье, и как-то уж совсем по-человечески содрогнулся.
— А остальные? — спросил он.
— Боюсь, что погибли! Вчера вечером никто не вышел к разожженному нами костру.
— Ты спас меня, Тераи. Теперь моя жизнь принадлежит тебе.
— И меня он тоже спас, — сказала Оэтаа.
— Я расскажу об этом вождям. Давайте вернемся в деревню!
Спустя несколько дней к Тераи, сидевшему у своей хижины, которую река лишь немного омыла бурными водами, подошел Кильно. На туземце была парадная одежда — длинная кожаная туника, обшитая жемчугом, роскошный красный пояс, на котором висел восхитительный обсидиановый кинжал, и высокий головной убор, украшенный перьями.
— Пойдем, — сказал он.
— Куда?
— Вожди и жрецы ждут тебя в Священном Доме.
— Зачем?
— Увидишь.
Тераи встал и последовал за ним. С первых же дней, следуя в этом совету Игрищева, он воздерживался от проявления даже самого минимального любопытства касательно Священного Дома, длинной свайной хижины, располагавшейся в центре деревни, и выказывал равнодушное почтение по отношению к жрецам. То немногое, что он знал о религии умбуру, происходило от намеков, подхваченных у костра, и парочки разговоров с охотниками, просветившими его относительно тех табу, которые следовало соблюдать. Вслед за Кильно он поднялся по наклонной лестнице, сделанной из куту, и пригнулся, чтобы войти. Зал оказался длинным и темным, с очень высокой соломенной крышей. Окон в нем не было — лишь дверь, но Тераи смог различить во мраке два ряда туземцев; с одной стороны сидели вожди, вполне узнаваемые по их высоким, украшенным перьями головным уборам, гораздо более пышным, чем тот, что был на Кильно, с другой стороны — жрецы (этим головными уборами служили обсидиановые пластины). Один из жрецов при его появлении встал.
— Входи, чужестранец. Ты спас жизнь двум нашим соплеменникам, рискуя при этом своей собственной. Ты уважал наши законы и обычаи. Ты отдавал свою часть добычи деревенским женщинам и детям. Садись здесь!
Он указал на место между двумя вождями. Кильно поклонился и вышел на платформу перед дверью, встав там на часах. Между двумя рядами, на вымощенном камнем настиле, разводили костер; и Тераи с интересом заметил, что жрец получает огонь посредством трения одной деревянной палочки о другую, тогда как в повседневной жизни умбуру пользовались огнивом, сделанным из кремня и железного колчедана. В этот огонь набросали сухих листьев, и помещение быстро заволокло густым дымом, ароматическим и отравляющим. Тераи вдруг почувствовал, что ничего уже не соображает, перед его закрывшимися глазами начали проплывать один за другим красочные пляжи, которые мало-помалу сменялись фантастическими, невероятно яркими образами. Он снова пережил, словно в каком-то калейдоскопе, свои приключения на Офире II, более отдаленные земные воспоминания, другие, из прошедшего на Островах раннего детства; затем образы сделались бессвязными, абсурдными. Где-то глубоко в нем та часть сознания, что еще была способна мыслить здраво, волновалась, спрашивая себя, не является ли этот галлюциногенный дым смертельным ядом для его организма. Его заложенные уши едва улавливали, словно во сне, далекое заклинание, сходившее с губ его спутников. Он не смог бы даже примерно сказать, сколько времени длилась эта церемония. Когда он вдруг резко пробудился, после того как его обдуло мощным потоком холодного воздуха, то увидел, что находится один в Священном Доме вместе с самым старым из жрецов и уже опустились сумерки. Пошатываясь, он попытался было встать, но умбуру жестом удержал его.