Кармело разводит руками. Посмотреть на него — сама невинность, пропитанная ядом.
— Я? Я ни при чем. Это Леонардо, грузчик, болтает почем зря. — Сагуто ни за что не признается, что именно он подстрекнул работника к подобным речам, рассказывая всем на таможне, что братья Флорио не ладят друг с другом и что они в долгах как в шелках. Возводить напраслину — его любимое оружие, и тесть об этом знает. Поэтому и приблизил зятя, сделал его ближе собственных детей.
Оба смеются.
— Поехали! — Канцонери садится в экипаж. — Едем домой! — И, обернувшись к зятю, добавляет: — Видишь, как бывает, когда имеешь дело с родственниками? Мало того, что надо стараться не ударить в грязь лицом, — нужно знать свое место.
Смех Сагуто внезапно смолк.
— Что я, не знаю? Разве я хоть раз проявил неуважение к вам или к шуринам?
— Вот именно! Не забывай, чем это может кончиться! — Канцонери стучит тростью по крыше, экипаж трогается с места. — Ты — парень не промах, все видишь, все понимаешь. Верный пес, который знает свое место, так?
Сагуто соглашается, хоть внутри у него все кипит от злости. Он — верный пес. Он знает свое место и каждый раз, смотрясь в зеркало, напоминает себе об этом. В отличие от него эти калабрийцы свободны, они ничего не боятся, ни у кого ничего не просят. Вот почему он ненавидит братьев Флорио: он никогда не станет таким, как они.
В тот вечер Паоло Барбаро не ночует у Флорио, как обычно, когда бывает в Палермо. Спор — жаркий, временами яростный — продолжался долго. Паоло не выдержал, ушел в лавку, хлопнув дверью, устав оправдываться и твердить, что не собирался никого обманывать. Иньяцио остался дальше объясняться. Терпеливо. Спокойно.
Наконец Барбаро стал прощаться с Джузеппиной.
— Пусть твой муж хорошенько подумает! — сказал он ей на пороге. — Или все полетит к чертям, я не собираюсь иметь дело с обманщиками.
Джузеппина не ответила. Что может сказать домохозяйка? Одно она знает точно: Паоло и Иньяцио — честные люди. Ее муж всегда посвящал работе больше времени, чем семье. А Иньяцио и подавно, этот, если бы и хотел, не смог бы никого обмануть.
Ужинают поздно, когда возвращается Паоло. Никто не вспоминает про ссору с Барбаро.
У Иньяцио усталый вид, воспаленные глаза. Не дожидаясь, пока все закончат ужин, он идет спать. Виктория и Винченцо за ним.
Паоло и Джузеппина остаются одни.
— Пойдем спать? — Паоло сжимает в руках глиняную чашку.
Джузеппина не отвечает, продолжает убирать посуду.
Паоло ставит чашку на стол. Подходит к жене, обнимает за бедра. Джузеппина все понимает.
— Не надо. Оставь меня.
Он не отпускает ее, прижимает к себе.
— Ты всегда мне отказываешь. Почему?
— Я устала.
Паоло сжимает ее еще крепче.
— А мне что делать? Умолять тебя дать мне немного того, что мне положено? Разве я не могу просить об этом жену? — В его голосе слышится упрек. Он так придавил ее к столу, что Джузеппине кажется, он овладеет ею сейчас же, немедленно, не думая о том, что их услышат. Она отталкивает руку, задирающую ей подол, вырывается из его объятий.
Но и она чувствует в теле дрожь, предательское желание, которое трудно сдержать.
— Нет. Отпусти меня, я сказала!
Паоло останавливается. Ему хочется закричать, отхлестать ее по щекам или уйти из дома, хлопнув дверью, найти уличную женщину, которая удовлетворит его желание. Ему не так много и надо: чуть-чуть ласки, чуть-чуть утешения. Больше ничего.
Он берет ее за руку и ведет в комнату. Раздевает. Она не открывает глаз, пока муж ищет любовь, которую она должна дать ему.
В соседней комнате, за занавеской, служащей дверью, Иньяцио проснулся от холода. Всматривается в темноту. Вслушивается.
На следующее утро Джузеппина встает затемно. Наскоро одевается. Муж спит. Она не смотрит на него.
Открывает двери. Зима безжалостно набросилась на Палермо.
Не считая редких прохожих, идущих к бухте Кала, площадь Сан-Джакомо пустынна. Джузеппина зажигает огонь, чтобы было чуть светлее, нарезает хлеб, достает мед. Берет миску с сыром и ставит на стол. На пороге появляется Виктория, бормочет: «Доброе утро» и уходит одеваться.
Внезапная острая боль заставляет Джузеппину замереть, положив руку на живот.
Ее учили, что детей посылает Господь и отказываться от них — смертный грех. Говорят, Бог дал, Бог и взял, она верит в это и знает, что Он накажет ее, если она навредит своему ребенку. Но как быть, если у нее нет никаких чувств к нему? С Винченцо все было по-другому, она привязалась к нему еще до того, как он появился на свет. Жизнь, которая сейчас растет внутри нее, совсем чужая…