Со временем стало понятно, как обеспечить себе защиту: следовало просто обратиться к «почтенным людям», которые будут «весьма рады» помочь в обмен на соответствующие услуги или «символическую сумму». Так делали все, в том числе и аристократы.
Провожаемый взглядами этих «почтенных» людей, легкий, изящный экипаж останавливается перед старыми постройками, составляющими комплекс зданий виллы в Оливуцце. Никто не стал его останавливать и досматривать, потому что дон Иньяцио говорит: гости – это святое, им нельзя докучать. А это очень важный гость.
Из кареты выходит человек с живыми глазами и высоким лбом, на который ниспадают пряди вьющихся волос. Движения его грациозны, хоть и заметно, что он нервничает.
Иньяцио ждет гостя у входа. Жмет руку, говорит кратко:
– Проходите.
Гость следует за ним. Они пересекают вестибюль, затем анфиладу комнат, украшенных новой мебелью, привезенной из Парижа и Лондона, диванами с дамасскими узорами, большими персидскими коврами. Во всем чувствуется рука Джованны, это она обновила интерьеры виллы, сменила всю обстановку.
Иньяцио с гостем проходят в кабинет. Гость останавливается на пороге, осматривается, видит большую картину, на которой изображены высокие белые стены Марсалы, освещенные заходящим солнцем. Кто бы ни был автор картины, ему удалось запечатлеть на холсте и вечерний свет, и густую зелень воды у берега.
– Прелестно, – тихо произносит гость. – Кто автор?
– Антонино Лето.
Иньяцио подходит к картине.
– Вам нравится? Это моя винодельня в Марсале. Лето закончил картину совсем недавно. Мне пришлось долго ждать, но результат великолепен. А как он изобразил море! Я очень люблю эту картину, она дышит покоем. Но я еще не решил, оставить ли ее здесь, в кабинете, или подыскать для нее другое место. Ладно, давайте присядем.
Иньяцио указывает гостю на кресло и садится сам. Прежде чем начать разговор, выжидательно смотрит. На его губах играет улыбка, скрытая в темной густой бороде.
Гость волнуется, чувствуя себя неловко.
– Что случилось, дон Иньяцио? Что-то не так? Строительство усыпальницы для вашего отца на кладбище Санта-Мария ди Джезу идет своим чередом. Было трудно выдолбить большую нишу в скале, но сейчас мы ускорили темпы, и я знаю, что Де Лизи закончил эскиз скульптуры…
– Я пригласил вас по другому поводу. – Иньяцио складывает ладони домиком. – У меня есть к вам предложение.
Джузеппе Дамиани Альмейда, преподаватель черчения и архитектуры Королевского университета Палермо, откидывается на спинку кресла. Он с трудом скрывает волнение. Разжимает и сжимает ладони, кладет их на колени.
– Ко мне? Чем я могу быть вам полезен?
Неаполитанские интонации скрываются за едва заметным иностранным акцентом, унаследованным от матери, португальской красавицы Марии Каролины Альмейды, аристократки, в которую безумно влюбился уроженец Палермо Феличе Дамиани, полковник бурбонской армии.
– Вы не только архитектор, к которому я отношусь с большим почтением, вы еще и прекрасный инженер, в Палермо вас уважают. Вы человек образованный, знаете и цените прошлое, но не боитесь будущего.
Дамиани Альмейда уткнулся подбородком в сжатый кулак. Насторожился. Похвала всегда его настораживает. Он не так давно знаком с этим с виду тихим молодым человеком, но знает, что он очень влиятелен, и не только потому, что богат. Он умен, очень, но умом, которого следует остерегаться.
– Что вы хотели бы, дон Иньяцио?
– Проект.
– Проект чего?
– Литейного завода.
Дамиани Альмейда закрывает глаза. Вспоминает старое здание, пыль и копоть и толпы рабочих.
– «Оретеа»?
– Других, по крайней мере сейчас, у меня нет, – улыбается Иньяцио.
Они замолкают. Изучающе смотрят друг на друга.
– Разрешите спросить, что именно вы хотите? – Дамиани Альмейда подается вперед.
Иньяцио встает, расхаживает по ковру, который укрывает почти весь пол. Он выбрал ковер из Казвина не только за красоту: эта провинция Персии славится древней традицией ковроткачества, тамошние мастера уделяют большое внимание качеству шерсти и красителей.
– Вы знаете, что мой отец мечтал получить этот литейный завод. Он был настроен очень решительно. Все говорили ему, что проект убыточный, но он не отказался от своей идеи и пренебрег даже мнением старых друзей, таких как Бенджамин Ингэм, упокой Господь его душу.