Он входит и, не здороваясь, сразу обращается к Иньяцидду:
– Насколько я понимаю, сегодня ты вел себя очень плохо. Где учебники?
Джованна стоит в углу комнаты. Смотрит на Иньяцио, отступает назад.
Ребенок сидит на кровати, прижав к груди подушку, защищающую его от всего мира. Он насупился, кудряшки растрепались, в глазах вспыхивают злые огоньки.
– Я просто хотел немного поиграть, чтобы отдохнуть, а он мне не позволил, он все говорил и говорил. Я устал его слушать.
– И ты не придумал ничего лучшего, как выбросить книги из окна? Плохо, очень плохо. Есть время для игр и время для дела. Тебе нужно это усвоить.
– Нет! Если я говорю, что устал, значит, я устал! – Мальчик несколько раз гневно ударят ладонью по кровати. – Я занимался все утро, даже помогал Винченцо, он не мог сделать урок по французскому! – кричит он. – Учитель здесь ради меня. Я говорю ему, что я устал, и он должен меня слушаться!
Иньяцио подходит ближе. Иньяцидду непроизвольно отстраняется, защищается подушкой. Его гнев сменяется страхом.
Отец выхватывает у него подушку.
– Никогда не смей говорить со мной в таком тоне! – Иньяцио наклоняется совсем близко к Иньяцидду, произносит тихо, почти шепотом: – И не смей так разговаривать с людьми, которые на нас работают. Я надеюсь, ты меня понял.
Ребенок тяжело дышит, в его глазах гнев смешивается со страхом. Отец за всю жизнь его и пальцем не тронул, но он умеет так наказать, что лучше бы побил.
Иньяцидду кивает, что понял, его губы дрожат, он не может произнести ни слова в ответ, и Иньяцио это замечает.
– Завтра ты извинишься перед учителем и братом. Ты проявил к ним неуважение.
Он выпрямляется, смотрит на жену. Джованна стоит неподвижно, скрестив на груди руки. Он берет ее за руку.
– Идем. – Затем указывает на Иньяцидду: – Он остается без ужина. На пустой желудок легче понять, как нужно себя вести.
Иньяцио выходит из комнаты, Джованна за ним. Закрывая дверь, она видит злобный, беспомощный взгляд сына.
Иньяцио и Джованна спускаются по лестнице рядом, не касаясь друг друга. Внезапно Джованна накрывает его руку своей.
– Но… без ужина? – спрашивает она слабым голосом.
– Да.
– Но… он еще маленький…
– Нет, Джованна. Нет! Пусть он поймет: не всегда можешь делать то, что хочешь. Нужно работать, денежки не падают с неба.
Иньяцио зол не на шутку. Он хочет, чтобы сын понял, что деньги достаются тяжелым трудом, что благосостояние – это работа и ответственность, отречение, самопожертвование. Джованна опускает голову, понимая, что мужа не переубедить.
Он останавливается, трет виски.
– Прости меня, – бормочет. – Я не хотел быть с тобой грубым.
– Что-то случилось?
– Беспорядки на литейном заводе. Но тебе не о чем беспокоиться.
Он берет ее под руку и впервые за этот вечер смотрит с нежностью.
– Давай поужинаем, потом мне нужно посмотреть кое-какие бумаги.
После ужина, прошедшего в тяжелом молчании, Иньяцио наклонился к Джованне, чтобы поцеловать ее в лоб, но она посмотрела ему в глаза, взяла за руку и сказала просто:
– Пойдем.
Виноваты ли в том духи Джованны с их фруктовыми нотками, неизменные с тех пор, как они впервые встретились, или ее взгляд, в котором смешались любовь, забота, одиночество. Или, возможно, сожаление о том, что он так сурово обошелся и с сыном, и с женой… Иньяцио не стал отказываться от этого приглашения.
Они идут по саду, залитому лунным светом, поднимаются на небольшой холм, на вершине которого стоит небольшая часовня в неоклассическом стиле. Держась за руки, они поворачиваются и смотрят на виллу, на соседние постройки, купленные и отремонтированные за прошедшие годы. Глубокую тишину нарушает лишь ветер, ласкающий кроны деревьев.
Они садятся на скамейку подышать ночным воздухом.
Глаза Джованны прикрыты, руки сплетены на животе. Иньяцио смотрит на нее: жена – его надежный причал, верная спутница, мать его детей. Что ж, немало, но достаточно ли этого для счастья? Единственная серьезная ссора произошла меж ними пять лет назад. Больше к этому они не возвращались, но Иньяцио почувствовал: Джованна как будто рассталась с романтическими иллюзиями, и ее любовь к нему, кажется, стала более крепкой, осязаемой, но… без прежней искры. Он уверен, ее по-прежнему терзали сомнения. Порой он ловил ее недовольный взгляд, слышал резкий ответ, отмечал, что она избегает его ласки. Эта сухость исчезала, однако, в присутствии детей.
Ему не в чем ее упрекнуть: как жена и мать она внимательна и заботлива. Он не имеет права просить ее о чем-либо, и все же сейчас он испытывает щемящую ностальгию по юной девушке, на которой женился и которой больше нет, по ее нежности, доверчивости, терпению.