Иньяцио сразу понравилась эта идея, и не только потому, что он мог устранить конкурента. Он знал о долгах «Тринакрии» и знал, что оплатить их не составит труда. Кроме того, у «Тринакрии» были новенькие пароходы, которые не нуждались в постоянном ремонте, как некоторые суда его компании, например «Элеттрико» или «Архимед» – металлолом, от которого он не избавлялся лишь потому, что они могли еще послужить на местных линиях.
Иньяцио захотел посмотреть конторские книги, чтобы узнать, какова задолженность верфям в Ливорно, где строился новый пароход «Ортиджа». После этого Тальявиа и конторщики «Тринакрии» исчезли. Иньяцио же встреч не добивался еще и потому, что правительство решило помочь компании избежать банкротства.
Не Флорио оказались в затруднительном положении, не им угрожали банки. Флорио никогда не стояли с протянутой рукой.
Все изменилось в феврале прошлого года. Торговый суд Палермо признал компанию «Тринакрия» банкротом, все ее сотрудники получили расчет. В городе начались беспорядки, полиция безжалостно их подавляла.
Тогда Иньяцио и решил действовать.
Среди чиновников, отвечавших за процедуру банкротства, был Джованни Лагана́, который, будучи советником Банка морских перевозок, нередко помогал судоходной компании Флорио. Лагана всегда держал нос по ветру, легко вычислял, кто диктует правила игры, и умел под них подстраиваться. Очень ценный и вместе с тем очень опасный человек.
Скоро всем стало ясно, что, кроме Флорио, покупателей на пароходы компании «Тринакрия» нет и в ближайшее время не будет.
Так начались переговоры.
Иньяцио не только купил корабли намного лучше своих собственных, но и стал участником договора о почтовых перевозках, который «Тринакрия» все-таки заключила с итальянским королевством. Концессия на почтовые перевозки. Это, значит, деньги из Рима. Много денег.
В дверь стучат.
– Войдите.
Иньяцио с сожалением закрывает папку. Он так любит редкие минуты одиночества, которые ему удается выкроить утром, драгоценные минуты, позволяющие привести в порядок мысли, подумать о достижениях.
– Я знал, что вы здесь, смотрите документы.
Джузеппе Орландо проходит в кабинет и садится напротив Иньяцио. В обитом темным деревом кабинете от внушительной фигуры Орландо в светлом льняном костюме, кажется, становится светлее.
– Тринадцать пароходов, совсем новых. – Иньяцио похлопывает ладонью по папке. – О лучшем я и не мечтал…
– Именно! А еще топливо и береговое оборудование по цене ниже рыночной. И все это в лучшем состоянии, чем у нас.
Иньяцио разводит руками, бросает на Орландо беглый взгляд.
– И, конечно, спасибо Барбаваре, который помог нам в Министерстве почт.
– Уж конечно! – Орландо закидывает ногу на ногу, обхватывает руками колено. – Этот Тальявиа, бедняга, даже жаль его. Он так старался, но у него ничего не вышло… – Лицемерно опускает глаза. – Слишком много людей было втянуто в дела «Тринакрии», все его родственники. Все остались на бобах, дай бог им оправиться.
– Вы хорошо поработали. Хорошо для нас и слишком хорошо для него. – Иньяцио встает, кладет руку на плечо Орландо. У него нет никаких угрызений совести. – Другие бы его просто растоптали.
– О, это да! Спасибо кредиторам, они вам очень… очень вам благоволили.
– И я не останусь в долгу, всему свое время. – Губы Иньяцио складываются в подобие улыбки, скрытой в густой бороде. – Сейчас нужно подумать об увеличении уставного капитала. Мы крупная судоходная компания, а не владельцы пары-тройки утлых суденышек, у нас должен быть капитал, соразмерный тому, что предстоит сделать.
Орландо прикрывает веки и спрашивает:
– У вас появилась новая идея?
Иньяцио открывает папку, тычет в названия кораблей:
– Рубаттино сотрудничает с французами, к тому же он получил субсидию в полмиллиона на линию до Туниса. А мы займемся Адриатикой. Они не посмеют отменить путь в Бари, этот порт – ворота всего Восточного Средиземноморья. Но нельзя останавливаться на Адриатике, я хочу, чтобы наши корабли ходили до Константинополя, до Одессы…
Иньяцио знает, что нужно смотреть далеко, дальше, чем Средиземное море. Он думает о кораблях генуэзцев и французов, на которые поднимаются десятки, сотни мужчин и женщин, с баулами на плечах, с отчаянной надеждой в сердце оставить позади горе и бедность.
Лето в городе вступило в свои права. Дерзко, с безжалостным солнцем, с коварной жарой, пахнущей сухостоем, оно проникает в комнаты, презрев закрытые ставни. В ветвях деревьев в парке Оливуццы стрекочут цикады. Воздух неподвижен: лишь редкий ветерок шевелит время от времени кусты питтоспорума и жасмина.