Все изысканно. Роскошно.
Вот только за стенами дома – Кастелламаре, старый купеческий район: лавки, склады, рабочие лачуги. Мир, который больше не соответствует статусу Флорио. Сколько раз она пыталась объяснить это Иньяцио, но он и слушать не хочет.
– Здесь нам будет хорошо, – говорил он. – Оставим дом в Оливуцце родителям, они постарели, им нужен свежий воздух и покой. И потом, чем ты недовольна? Мама отдала нам этот дом, здесь удобно, рядом пьяцца Марина и конторы дома Флорио. Есть даже газовое освещение, я недавно установил. Чего тебе не хватает?
Джованна кривит маленький ротик, раздраженно фыркает. Она не понимает, почему Иньяцио хочет жить здесь, а дом в Оливуцце остается овдовевшей свекрови. Джованна ненавидит вульгарность этой улицы. Стоит открыть шторы, как соседка из дома напротив тут же выходит на балкон, и кажется, вот она, в твоей комнате. При этом не гнушается вслух судачить о том, что видит, – на радость всей округе.
Джованне не хватает простора, полей, как в Терре-Россе, неподалеку от церкви Сан-Франческо ди Паола, где у ее родителей вилла, небольшая, но с претензией на элегантность, и маленький сад. Джованна выросла там. На виа Матерассаи слишком тесно, слишком много домов, громоздящихся друг на друга, в узких душных переулках стоит смрад от кухни, от стирки. Здесь ей не хватает воздуха, не хватает уединения.
Для Джованны не важно, что лестницы из мрамора, потолки расписаны фресками, а мебель привезена из разных уголков земли. Она не хочет жить здесь, в доме разбогатевших лавочников. Этот дом нравился ее свекру, но Иньяцио, женившись на ней, стал частью палермской аристократии, ему нужно жилище, соответствующее его новому статусу.
В конце концов, разве не ради этого он на мне женился? – думает она, сердито запахивая полы капота. За мной он получил в приданое дворянскую кровь, чтобы смыть грязь и пот со своего лица, чтобы никто не посмел назвать его «босяком». Мой свекор так и не смог стряхнуть с себя это прозвище! Иньяцио хотел в жены баронессу Джованну д’Ондес Тригону. И он ее получил.
Горькие размышления, за которыми приходит еще одна горькая мысль:
Неужели ему этого мало?
Открывается дверь, входит Иньяцио.
– А, ты проснулась. Доброе утро.
– Только что встала. Сейчас придет донна Чичча, поможет мне одеться.
Она берет его руку, целует.
– Как все прошло?
Иньяцио садится на подлокотник кресла, кладет руку ей на плечо.
– Напряженно.
Не стоит рассказывать ей подробности: бесполезно, она все равно не поймет. Джованна даже представить себе не может, каково это – нести на плечах всю ответственность за дом Флорио. Он ласково касается ее лица.
– Ты бледна…
– Здесь мало воздуха, – соглашается она. – Я бы хотела поехать в деревню.
Но Иньяцио уже не слушает ее. Он встал и идет к гардеробу.
– Я пришел, чтобы переодеться. Стало жарко. Надо сходить в банк, проверить список кредиторов и векселей после принятия наследства. К тому же…
– Тебе нужен камардинер, – перебивает она его.
Он останавливается, взмахнув руками.
– Что?
– Камардинер, который займется твоим одеванием, – Джованна широким жестом указывает за окно. – У моих родителей есть и камардинер, и горничная.
Губы у Иньяцио едва заметно сжимаются. Джованна понимает, что он недоволен. Она опускает глаза и прикусывает губу, ожидая упрека.
– Я ведь просил тебя говорить грамотно, – сухо отвечает Иньяцио. – Диалектные словечки при мне – еще ладно, но не при посторонних. Это неприлично. Помни, кто ты…
Он надевает легкий жакет, достает из кармана сюртука карточку, убирает ее в комод, запирает ящик на ключ.
Не впервые он упрекает ее в том, что у нее неправильная речь. Сразу после свадьбы Иньяцио приставил к жене своего рода гувернера – хоть немного обучить ее французскому и немецкому языкам, чтобы она могла поддержать светскую беседу с иностранными гостями и деловыми партнерами. Объяснил, что, если они куда-то поедут вместе, ей придется понимать чужой язык и разговаривать на нем. И Джованна согласилась, как подобает хорошей жене. Она всегда с ним соглашается. Обида ее переходит в раздражение. Иньяцио ничего не замечает, рассеянно целует жену в лоб и уходит.
Джованна вскакивает с кресла, не обращая внимания на головокружение, и идет в гардеробную. Трогает живот, все еще большой, бесформенный после родов. Выделения уже прекратились, оттого что, как говорит повитуха, она больно худа. Ругает, надо больше есть: макароны, мясо, наваристый бульон… Хотели даже заставить ее пить свежую кровь забитых животных, если она не наберется сил. Конечно, она не кормит малыша грудью – для этого из Оливуццы приехала крестьянка, кормилица. Но хорошо питаться – это обязанность роженицы.