Но в тот момент все это было мне не важно, потому что у меня неожиданно сбывалась мечта, за которую любая шестиклассница готова была бы отдать годовой запас сникерсов: актер, на встречу с которым я и не надеялась, смирившись с тем, что грезить о нем буду, лишь листая газетные заголовки и замирая перед экраном телевизора, поднес мои пальцы к губам и предложил:
– Присоединяйтесь к нам, если вы не против. Мне было бы так интересно с вами поговорить…
В душе моей в ту же минуту запели скрипки и затрубили фанфары. Я, забыв про безнадежно отдавленную ногу, элегантно проскользнула за столик к смутившему мой покой актеру и приготовилась к соприкосновению с чем-то немыслимо прекрасным – с удивительным талантом, морем обаяния и кристальной душевной чистоты.
Вурал начал с того, что раскритиковал мой английский. Пару минут послушав мои дифирамбы его фильмам, которые я смотрела, он поморщился и капризно вздохнул:
– Ох, ты же из России… У тебя такой плохой английский, я тебя совсем не понимаю.
Сам он говорил с певучим турецким акцентом, благодаря которому любой диалог начинает напоминать сценку не то из индийского кино, не то из водевиля. Зато щедро пересыпал свою речь расхожими фразочками из американского кино, словечками типа baby и модными подростковыми жаргонизмами. Речь его была быстрая, нервная и вся какая-то дерганая. Мне, впрочем, в том моем состоянии и это показалось частью его неповторимого шарма. Про себя я решила, что Вурал просто стесняется своего несовершенства в области иностранного языка и так очаровательно-неловко пытается это скрыть.
Кто-то из друзей Догдемира начал рассказывать о каком-то готовящемся к постановке спектакле, в котором он не принимал участия. Вурал по мере его рассказа все откровеннее мрачнел, скучал, ерзал на своем месте, крутил головой. А под конец наклонился ко мне и интимно шепнул:
– Давай сбежим отсюда.
Оркестр, все это время не умолкавший у меня внутри, теперь разошелся совсем уж на полную мощность и заиграл триумфальный марш. Я с готовностью кивнула.
Поднявшись из-за стола, мы с Вуралом ненадолго расстались – мне неловко было молча удирать с вечеринки, организованной практически в мою честь. Догдемиру, по его словам, тоже нужно было еще с кем-то переговорить. Я отловила среди столиков своего издателя, искусно, как я это умею, наврала с три короба, посетовав на усталость, головную боль и срочную необходимость вернуться в отель и забыться сном. Тот сочувственно покивал, однако взял с меня обещание завтра к девяти утра явиться в офис для подписания договора. Я, радуясь обретенной свободе и предстоящей мне романтической прогулке под луной с таким талантливым, таким блестящим турецким артистом, с моим несчастным измаявшимся комиссаром Гуруром, ринулась к выходу и уже у самых дверей столкнулась с Вуралом и агрессивно напиравшей на него пухлой женщиной, не так давно причинившей мне невыносимые страдания. Толстуха что-то горячо говорила ему, теснила бурно вздымавшейся грудью, он же раздраженно отмахивался от нее, уворачивался и пытался пробиться к двери. На ее фоне он вдруг показался мне таким хрупким, таким загнанным, что в душе моей взыграло праведное негодование юного тимуровца, увидевшего, как злостный хулиган обижает мальчика-отличника.
– Что здесь происходит? – грозно провозгласила я. – Оставьте этого мужчину в покое.
Пышная дама, обернувшись, глянула на меня с ненавистью и оскорбленно заалела щеками. Догдемир же, воспользовавшись заминкой, проскочил мимо нее, подхватил меня под руку и повлек к выходу. Агрессорша что-то отчаянно выкрикнула ему вслед. Слов я разобрать не могла, конечно, но, судя по интонации, это было что-то вроде:
– Ты еще пожалеешь!
Вурал на ходу бросил ей что-то пренебрежительное и, приникнув к моему плечу, начал жаловаться:
– Эта неадекватная влюбилась в меня и теперь проходу мне не дает. Я уже объяснил, что не могу ответить на ее чувства, так теперь она утверждает, что я не справлюсь без ее профессиональных услуг. Ты представляешь? Я пытался быть деликатным, но это уже переходит всякие границы…
Мне на секунду стало даже жаль нескладную тетку. Должно быть, это было ужасно тяжело – обладая такой нелепой внешностью, влюбиться в идеал мужской красоты, точно вылепленный по образу и подобию античных богов.
– Ей бы к психотерапевту обратиться… – вздохнула я.
Вурал же, страдальчески закатив глаза и прикусив нижнюю губу, вдруг принялся сокрушаться: