Львы в соломе
БЕГА
1
В канун весеннего сезона, пропустив вперед именитых конников, записал на приз жеребца по кличке Черныш некий Теймураз Бекешин. Лошадь и наездник — от какого-то безвестного завода из Оренбуржья — не вызвали особого любопытства в ипподромной конюшне. Да и сам Бекешин, видать, не чувствовал себя уязвленным и на всех людей и лошадей, в том числе на фаворита, глядел с добродушным прищуром.
Жеребец его — с хорошей, впрочем, резвостью — в кругу частенько проскакивал, но наездника, казалось, это мало трогало. И даже когда кто-то вспомнил, что Черныш прошлой осенью, под конец сезона, взял два приза, в конюшне к Бекешину с его конем плевое отношение не изменилось.
Был май месяц. По ипподрому носились летучие запахи краски, горячего асфальта и дрожек. Ипподром спешно наряжали и подновляли, и Теймуразу, выросшему в волжском городке, он напоминал огромный пароход, готовящийся к весенней навигации. Но все тут — трибуны, флагштоки, свежевыкрашенные кассы тотализатора, даже поле, из которого густо вытянулись зелененькие иглы травы, — казалось Теймуразу почему-то скучным. Думки точили его, особенно в праздничные дни, когда люди разъехались по домам и на ипподроме стало одиноко и тоскливо так, что наездник третью ночь лежал без сна.
Почему-то не в тех местах, где, по мнению Теймураза, он мог нажить врагов, а здесь — на благословенном Кавказе — он просыпался от одуряющей тревоги. Он не знал, в чем причина — в нем самом или в затяжной весне с холодными туманами? Весну, только другую, — с плотным осязаемым теплом, с золотыми столбами парного курева в ущельях и провалах, с птичьим гомоном и тугими наскоками ветра на цветущие каштаны, — Теймураз ждал трепетно и сильно.
Да, он чего-то ждал, хотя ожидание его не было связано с бегами. Теймуразу, казалось, было все равно, победит он или проиграет, — сердце томилось другим, пока не разгаданным, хотя, если по совести, повод был обыкновенным, даже смешным.
Прошлой весной, почти в эту пору, на моздокском торжке цыганка нагадала ему беду от красивой женщины.
Поверить в это, — значит, обходить красивых, а был Теймураз Бекешин в том возрасте, когда каждая женщина кажется красавицей, в худшем случае — пригожей. И на самом деле смешно бы было, если бы он, послушав гадалку, вострил глаза в одних только убогих. Красота и добро богом даются, считал Теймураз, и даются они поровну, — можно ли ждать от красивой женщины чего-нибудь худого? И сам он был красив той особой суровой красотой, какой наделяют мужчину широкие первобытные степи. И вот получилось, несмотря на правильные думки, смешно: здоровый, сильный парень лежал в постели, не снимая вышитой по вороту полотняной рубахи, мучился бессонницей.
Только к утру тяжелая дрема охватила его, и опять, как в прежние ночи, началась какая-то чертовщина. Первым было ощущение полета на коне, знакомое сызмальства, пронизывающее колкой свежестью простора. Он куда-то скакал, очертя голову, может быть, — точно не помнил, — к манящей особенным светом звезде, потом… Ему показалось, что кончился сон, пришла явь. Да, чьи-то руки коснулись его рук, и в этом прикосновении было что-то волнующее и подстрекательски недоброе. Верно, это было что-то прекрасное, — вот оно наклонилось над ним безликой тенью, из глубины которой будто просочился голос: «Ты добрый сильный джигит. Иди первым, приходи вторым…»
Теймураз разомкнул веки, и голос оборвался. Но еще долго держался в нем восторг, рожденный небывалой близостью прекрасного, — только было непонятно, приснилось это ему или было наяву.
Если явь, — замучила бессонница, мог и не проснуться, а только чувствовать, — не с шуточным делом явилась ночная гостья. Однажды, в Одессе то было, приставали к нему с уговорами «стемнить» в кругу игроки в тотализатор… А тут… женский голос…
Чтобы отвлечься и скоротать время, он взял со стола томик Лермонтова, и вдруг его охватила такая тоска по любви, — была у него до этого, да неудачная, — что тихий и чистый гостиничный номер ему показался монашеской кельей…
Утром, направляясь к деннику Черныша, он за поворотом коридора услышал чей-то голос и вздрогнул.
— А чо твой хозяин в Нальчике делал?
— Лошадь ковал, — ответил конюх Герасим.
— Хорошо ковал?
— А ты у коня спроси, Ушанги. Чо прилип?
— Не охромеет твой Черныш, Гераська?..
Завидев Теймураза, идущего по коридору с недоброй угрюмостью, Ушанги, что называется, дал ходу. Этот молодой наглый черкес не первый раз подначивал Герасима, наверно, неспроста. Ушанги был мальчиком на побегушках у Рустама Отия, наездника Карата, нынешнего фаворита.