— Пожалуй, я сегодня ничего не возьму…
— Почему? — спросила Настя.
— Книги не отмываются…
Пошел, обернулся у порога, запомнил Настю… Засыпая во времянке, слушая уже слабый шелест дождя, я все еще видел ее. А ночью она мне приснилась…
И голос неожиданно проникший в душную землянку, словно тоже приснился:
— Летит, шайтан!..
Я сидел на нарах, не совсем веря тому голосу, хотя знал уже, что сообщил о «летающем шайтане» дядя Юсуп, местный татарин, наш сторож. Натягивая на ходу брюки, выбежал наружу, в сырой после дождя утренний воздух, обалдел. Села внизу не было. На восходе небо наливалось теплой розовой краской, чистое, без пятнышка. А в долине нежилось тучное белое облако, и в нем горласто орала петушня.
Я прислушался: летит Васька, тарахтит себе спокойненько, будто пашет. А туман-то, туман!.. Я кинулся во времянку, растолкал Кольку Шустова. Когда вышли наружу, Васька уже заканчивал круг, окуная кончики крыльев в туман, который неохотно подался под ним, заворочался. Сумасшедший он все-таки, Васька; со второго круга погрузился в самую гущину тумана. И больше не появлялся. Посадил он машину или нет, я не понял — Колька Шустов завел мотор, заглушил все звуки…
Везло Ваське-летуну. Он сидел на поваленном плетне, курил и разглядывал лежащего возле ног гуся. Белый гусь был мертв.
Колька, рывком вылезая из-за баранки, крикнул:
— Чего народ баламутишь, летун? Башку так недолго свернуть, понял?
Васька растерянно, виновато улыбнулся, сказал, снова переводя опечаленный взгляд на белого гуся:
— Белый он — вот в чем беда! Разглядишь разве? — От глубокой затяжки догорала Васькина сигарета. Он далеко отшвырнул окурок, встал с плетня, зашагал к реке. — Жарко у вас, как в Африке, где я никогда не был… — Уже из-под обрыва громко добавил: — Сегодня обедаю у вас! Червонец заплатил старушке за красавца!..
Потом мы передали гуся дяде Юсупу, тот — супруге, тихой, светлой Гулсум-апа. К обеду гусь вернулся — на огромном, еще горячем противне, золотистый, обложенный петрушкой и молодым зеленым луком. В достойной тишине Сандро-Фанера, до этого трижды мывший руки, отломил гусиную ножку и подал Ваське. Пилот, взяв ножку двумя пальцами, вдохнул аромат, зажмурился от удовольствия, но есть не стал — ждал, когда всем достанется по куску. Ели без обычной торопливости, чинно, как в лучших домах… Дядя Юсуп разлил по кружкам холодный айран — терпкое, кисловатое и, как мне показалось, чуть хмельное молоко. Когда я попросил добавки, дядя Юсуп хитро и ласково улыбнулся:
— Проголодался, джигит… Слышал старый Юсуп: вниз ходил джигит.
— Да-а, — признался я. — В избе-читальне был, книгу выбирал.
— Вай-вай, — покачал головой дядя Юсуп, поглядев на меня, как на обреченного. — Самый хороший книга там уже выбрали, опоздал! Жених у нее — большой человек, директор овощной фабрики…
Лучше бы не говорил! Залпом выпив айран, я выбрался из времянки, догнал Ваську-летуна.
— Хорошо на земле, только скучно, — сказал он, увидев, как я поравнялся. — Дойдем до моей керосинки…
Аэроплан стоял на лужайке, в круге из голой детворы.
— Эх! — вздохнул Васька.
Повеяло незажившей, застарелой тоской, неведомой, чужой болью.
— Истребителем я был, — сказал Васька, обходя стороной белый островок из ромашек. — Два года, летал ничего… Потом — боли в затылке после звукового барьера На «Ли-2» предложили вторым пилотом. А я вроде обиделся, что списывают… Теперь вот — сельхознавоз, пожарники… Или, скажем, вы… Вы хоть с юмором ребята…
— Слушай, — сказал я, боясь, что он совсем закиснет от тоски или, наоборот, выкинет какой-нибудь номер. — Слушай, читать любишь?
— Смотря что…
— Тут библиотека есть шикарная. Пошли?
— Я не против…
И повел я Ваську-летуна по булыжной чистенькой тропиночке в глубь села, к пятистенной избе с кружевными занавесочками. Там Настенька! Она приснилась мне этой ночью, и сейчас, неуверенно ступив на выскобленную ступеньку крыльца, я пережил мгновение слабости и смутного волнения.
Открыв дверь, я увидел вовсе не Настеньку, а того вчерашнего малого, только без болоньи — в клетчатой рубахе и белом полотняном пиджаке. Белую капроновую шляпу он держал в руке, временами нервно покручивал. Вышла из-за стеллажей с книгами, видимо, услышав шаги, Настенька.
— Проходите! — сказала она, с едва уловимой усмешкой глянув на Ваську-летуна.
Я почувствовал себя обделенным. Вдруг заговорил тот, как я догадался, «большой человек, директор овощной фабрики»:
— Жалуются на вас, товарищ…