День догорал, начинались долгие сумерки. Пахло сиренью, остывающими травами, землей.
Я надел чистую рубаху, сморщенные — месяц лежали в рюкзаке — ботинки, вышел из времянки, чтобы спуститься вниз к избе-читальне. Заметил у плетня за «газиком» две тени. Узнал, бросился к ним — стояли, томились Настя с младшим братом Шуркой.
— Здравствуй! — прошептала Настя. — Мы тебя караулим… Вы тут все знаете, да?.. Так ему и сообщи: они надумали на воскресенье, а завтра я его жду… Он знает… — не поймешь, то ли всхлипнула, то ли засмеялась в кулачок. — А сейчас помоги Шурке вещи отнести. Побежала я.
Быстро прильнув ко мне, обожгла сухими губами щеку, оттолкнулась и побежала, чиркая ногами по траве. Я очнулся, спросил: «Куда»? Не дожидаясь ответа, поднял большой узел, понес.
— Не туда, — догнав меня, толкнул Шурка. — В Раменский лес, через гору. Там посадочная площадка — люкс!..
— Не жалко сестру-то? — спросил я.
— Не-е… Я сам полярным летчиком буду, — сказал Шурка. — Когда Наська ревет по нему — во жалко!..
Отнесли узлы, замаскировали. Вернувшись во времянку, я растолкал Кольку Шустова — радиста по совместительству, — сказал:
— Открывай вахту!
Набросав на листке:
«В Управление вспомогательной гражданской авиации при «Главтрестбурразведнефть» — для летчика первого класса Крапивина Василия. Она любит и ждет завтра к двенадцати ноль-ноль. Свадьба с немилым в воскресенье».
Дважды передали текст дежурному радиотелеграфисту и не закрывали вахту, сидели, слушали, как посвистывает, улюлюкивает эфир. В девять утра получили ответ:
«Ваше радиосообщение, входящий номер такой-то, от… мая, передано по назначению. Ответственный по поддержанию связи с действующими отрядами сейсморазведки при… Супов».
Следом, спустя минут пять, поступила вторая радиограмма:
«Начальнику 12-го специализированного отряда сейсморазведки тов. Пантюхину. Поздравляю с присуждением переходящего Красного знамени министерства за досрочную разведку важного месторождения… За неслужебное использование средств радиосвязи объявляю выговор. Управляющий трестом».
— Первое знамя, — сказал Колька Шустов. — Выговор, он что — не первый, не последний!
Выйдя наружу, я прислонился к горячей стене времянки — не разлепить было распухших тяжелых век. Остро пахнуло сиренью. Стояла кругом тишина, истома. Я даже испугался, подумав, что все разбежались. Увидел потом: сидят, молчат — кто у плетня, кто на ящике из-под взрывчатки.
Подошел Пантюхин, отоспавшийся, бодрый, оглядел ребят, удивленно коснулся вспотевшего вдруг лба. Сунулся во времянку: рабочие спецовки были аккуратно сложены в углу. Пантюхин еще раз внимательно посмотрел на каждого — все одеты в чистые рубахи, — присвистнул, ушел к себе и заперся.
День был ясный, с прозрачными легкими дымками на спадах холмов. Из села, из яблоневых садов цедилась к реке настоявшаяся за ночь сырость. Там, в селе, тоже было тихо.
Был час, когда случается редкое, особенное; собрались, сидят вместе, думает каждый в одиночку, и все ждут одного. И всему, что есть вокруг, ждется…
Я умылся, надел свежую рубаху. Медленно пошел в гору. Время было одиннадцать с половиной.
Вот и вершина. Земля раздалась вширь, размылись и мягко дрожали в мареве линии холмов. Я уловил ровный, печальный звон высокого ветра. Стало чисто, светло — словно причастился к высоте, к небу. Все суетное, мелкое просеялось, упало в песок…
Теперь, спустя много лет, услышав мягкий стук аэроплана, я останавливаюсь. Будто снова вижу: в сизой майской дали над радужно засиявшими холмами возникает самолетик. Игрушечный, легкий, со старческой одышкой — и надо же! — такой преданно-надежный.
Я провожаю взглядом самолетик, как залетевшую в небо лошадь — редкая встреча! — пока он не исчезнет, не смолкнет совсем. Хорошо становится вдруг, как тогда, до слез хорошо.
ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ
Весь июль и начало августа мы разведывали месторождение неподалеку от райцентра с названием Серятино.
Уже больше месяца стояла гибельная жара, небо, безветренное, с густым забористым, как махорочный дым, запахом тротила.
Когда начинали очередную серию взрывов, с каждым вздрогом иссушенной земли вверх подымалась пыль, которая, застя солнце, долю не опадала. Оттого участок наш, обозначенный окрест устрашающими щитами: «Опасная зона! Идут взрывные работы!» сильно смахивал на поле сражения с невидимым неприятелем.