Разъезжавший по зоне начальник отряда Пантюхин стал похож на усталого генерала, лицо его подобрело, обычно жмотистый, он теперь щедро раздаривал сигареты, приговаривая грудным отеческим голосом: «Не подведите, ребята… На вас вся Европа смотрит…»
Ни его, ни себя подводить нам не было резона; знали мы: как только окончательные данные сейсморазведки поступят в трест, Пантюхин получит долгожданный отпуск, путевку в Гагры в придачу, а мы — грамоты и премиальные.
И вот в такую горячую в прямом и переносном смысле пору приключился непредвиденный срыв. Однажды утром, когда мы, натянув на себя пропыленные, удушливо пахнущие пороховой гарью комбинезоны, собрались отправиться на «линию огня», в зоне не оказалось самоходной буровой установки. А без нее мы, взрывники, — как без рук.
Первым пропажу обнаружил Колька Шустов, спозаранку объехавший весь участок. Ему не сразу поверили, посчитавши, что он вконец очумел, надышался бензиновыми парами, поскольку накануне жаловался на утечку горючего и боли в голове.
Для установления истины на крышу времянки залез кабельщик Хахулин, бывший рулевой буксира, списанный на берег за то, что нарушил корабельный устав, катал на судне постороннее лицо — тещу, которая по невыясненной причине оказалась за бортом. Хахулин надолго застыл, прижав к глазу уцелевший окуляр своего бинокля, потом отчаянно и широко выкрикнул:
— Братишки, горизонт чист!..
После этого мы собрались обсудить вопрос, будить ли Пантюхина и с ходу докладывать о происшествии, или придумать какое-нибудь обходительное вступление, чтобы не разом ошеломить. Были опасения, что его хватит удар, потому как в одном большом городе, судя по его словам, Пантюхина ждали его симпатичная жена и двое детей.
Поставить в известность начальника отряда добровольно взялся Хахулин.
— «Капитан, капитан, подтянитесь!» — пропел он у двери пантюхинской времянки.
По мятой одежде Пантюхина мы догадались, что спал он, не раздеваясь. Он смахнул с лица перья от подушки, уставился на Хахулина еще не совсем прояснившимся взглядом.
— Чего, ребята? — с доброй хрипотцой спросил он.
— Ласточки низко летают, — сказал Хахулин, хотя названных птиц никто здесь ни разу не видывал. — К дождю никак…
— Худо дело, — оценил Пантюхин.
— Да и бурустановку угнали, — сообщил Хахулин.
Ноги у Пантюхина подломились, он сел на порог и ошарашенно-изумленными глазами обвел нас, толпившихся поодаль.
— Мать… — выдохнул он, но добавлять не стал, осекся, испуганно и тоскливо глянул внутрь времянки, где у него, знали мы, висела семейная фотография. — Шерше ля фам…
— Ищите женщину, — перевел Хахулин.
Тогда я, пораженный первой догадкой, огляделся, Среди нас не было Сандро-Фанеры. Я вспоминал, что он вчера вечером выпросил у меня галстук, посидел на нем, подложив под жесткий соломенный матрац, — утюга у нас не было. По его собственному признанию, галстуков он никогда в жизни не носил, а тут надел, несмотря на духоту, поверх цветастой байковой рубахи да еще так туго затянул узел, что чуть было не удавился. Уходя в сторону райцентра, он уверял меня, что идет смотреть аттракцион с медведем на мотоцикле.
Пока я припоминал эти в общем-то невинные подробности, Пантюхин справился с собой. Посуровев лицом, он пригласил Хахулина, Шустова и меня в свою времянку.
А остальным было велено раздеться до трусов и загорать.
— Шерше ля фам… — с философской скорбью повторил Пантюхин, когда мы уселись за узеньким дощатым столиком. — Опять любовь…
Это он намекал на историю с Васькой-летуном, и мне вдруг нестерпимо захотелось услышать над головой неторопкий стук аэроплана. С Васькой было бы легче. Облетел бы он спокойненько всю округу и высмотрел буровую установку.
По мере того, как Пантюхин вводил нас в курс дела, мне все явственнее виделась женщина, которая неизвестно откуда и зачем приходила к нам с неделю назад.
Мы тогда приостановили работу и, отряхнувшись, кое-как приводя себя в божеский вид, ждали, когда она преодолеет сплошь изрытый воронками, размером с гектар, клочок земли. Хоть и полнотелая, она проворно, словно птаха, отыскивавшая корм, обегала ямины, взмахивала руками, держа в них белые туфли. Торопилась она к буровой установке.
Сандро-Фанера, только что закончивший бурить шурф, заглушил машину и с непонятной скованностью глядел на чудо, прямиком летевшее к нему. Смутно угадывавшийся на обнаженной мазутной груди вытатуированный орел, казалось, вот-вот сорвется и полетит навстречу похожей на птаху женщине. Но Сандро-Фанера, видно было, устыдился столь бурного проявления гостеприимства, сорвал с капота двигателя нечто вроде рубахи. Когда женщина остановилась у подножия машины, Сандро-Фанера был одет, и в промасленном вырезе на груди виднелась лишь остроклювая голова орла.