С минуту женщина не могла вымолвить ни единого слова. От быстрой ходьбы и зноя она раскраснелась, часто высоко подымалась грудь. Удивительно было, что у нее, ладно собранной, крепкой, глаза оказались кроткими, наивно-доверчивыми, как у ребенка.
— Добрый день! — наконец произнесла она по-деревенски певуче.
— Здрасьте, коль не шутите! — церемонно поклонился Сандро-Фанера.
Дальнейшего разговора между ними я не слышал — меня отозвали к шурфу, приготовленному для взрыва.
Видел я только, как она уходит от буровой установки, оглядываясь, то убыстряя, то замедляя шаги. Соломенная ее шляпа удалялась, будто круг подсолнуха, в направлении пантюхинской времянки. Оттуда к райцентру ее увез наш «газик». Так и осталась для нас тайной цель ее прихода.
Дня два спустя я стал замечать, что Сандро-Фанера к еде не прикасается и общения с другими избегает. Понятное дело: жара, пыль, дым… Доконали-таки они железного мужика!..
— Руководит Фаина Власовна работами по реставрации монастыря, — подытоживал Пантюхин. — Подозревает, что от монастыря к реке ведет подземный ход. На раскопки рабочих ей не дают. Вот и просила буровую установку… Чтобы, значит, проверить, верно ли… Я отказал. — Некоторое время Пантюхин сидел в забывчивости, не видя ничего вокруг себя. Может, опять думал о семье, мечтал о заслуженном в трудах отдыхе.
Первый раз я пристально вгляделся в него, намытарившегося, с всклокоченными, побитыми сединой волосами.
— Доставим живого или мертвого, — вырвалось у меня.
— Только, дров не наломайте, — очнулся Пантюхин. — Любовь слепа… Здесь нужна тонкая дипломатия.
— Не сомневайтесь! — заверил Хахулин, стукнув по столу кулаком величиной с горшок.
— Ты, Хахулин, поступаешь в его распоряжение. — Пантюхин показал на меня. — На случай, если Сандро начнет его метелить, ясно? Шустов берет с собой рацию, я дежурю на запасной…
Через полчаса мы трое, в целом поименованные оперативной группой по розыску Сандро-Фанеры, выехали в Серятино.
Мы катили по проселку. Колька Шустов вел «газик» с особым шиком, по которому нетрудно было догадаться, что он насмотрелся фильмов со сценами погони и преследований. Рот его был сурово сжат, в глазах появился стальной блеск.
От быстрой езды и тряски Хахулин стал понемногу сатанеть.
— Это ж надо… Это, значит, мы для него — пустое место!.. Да я бы эту бабу!..
— Ладно уж, — прервал негодование Хахулина Колька Шустов. — Ты тещу свою как следует утопить не сумел, кого ты хаешь? Ему не такие грехи простить можно… Он — спец классный…
Не знаю, что ответил бы на это Хахулин. Сквозь грохот кузова пробился писк рации, и мы услышали надломленный голос Пантюхина…
— Соколик, как меня слышите? Прием.
— Шеф, слышим вас хорошо, — отозвался я, поднеся микрофон ко рту:
— Сообщите координаты!
— Въезжаем в Серятино.
— Добро! Следуйте дальше!..
Мы проехали мимо пестро разукрашенного балагана, стоявшего посреди площади. По крутой лестнице под полосатую полотняную крышу лезла детвора. Это и был тот самый аттракцион, о котором говорил вчера Сандро-Фанера, выпрашивая у меня галстук. Если бы я догадался, чем обернутся его сборы на медвежий цирк!
Все-таки, должно быть, злая штука эта любовь. Как уж нам, слабовольным да мечтательным, устоять перед ней, если она свела с ума Сандро-Фанеру!
«Газик» выехал на горушку, откуда видна была река, а за ней на крутом бугре, — голубенькая, стушеванная знойной дымкой маковка монастырского храма.
В груди постепенно скапливалось гнетущее удушливое нетерпение. Маковка храма с завалившимся крестом быстро надвигалась, и мне стало вдруг страшно: Мне, еще не изведавшему таинственную силу любви, предстояло вести «тонкую дипломатическую» игру с тем, чтобы отлучить Сандро-Фанеру от искусительницы.
И вот сосновый бор поредел, открылся монастырь — внушительный, угрюмо величавый.
Колька Шустов резко крутанул баранку, подкатил к сельповскому магазину напротив монастыря. Также резко затормозил, чуть не задев передком одного из трех мужиков, которые не обратили на нас никакого внимания.
Я выпрыгнул из машины, чтобы спросить у мужиков, где идут реставрационные работы. Но прежде меня привлек возбужденно-вкрадчивый голос. Говорил небольшого ростика мужик в перепачканной красной кирпичной пылью спецовке.